В отдалении показались замшелые каменные ярусы Колизея, а еще дальше — нежно-голубые холмы Тосканы. Мод понимала, какое необыкновенное счастье выпало на ее долю, и никогда не уставала благодарить в душе своего императора.
Конечно, были в этой жизни и мелкие недостатки. Несмотря на то, что все ее любили и уважали, Мод сознавала, что императорский двор без устали предается разнообразным интригам и сплетням. Далеко не все одобряли ее успехи в приобретении знаний. Кое-кто за спиной шептался, будто женщине не подобает вести такую жизнь, будто стареющий император избаловал свою нормандскую жену — вместо того, чтобы приучить ее к настоящим женским занятиям, вроде рождения сыновей. Главное дело женщины — рожать и растить детей, а в императорской семье до сих пор нет прибавления, и злые языки постоянно твердили об этом.
Мод не удостаивала их своим вниманием. Пускай люди болтают, что им вздумается, ведь император все равно любит ее.
Паланкин остановился на широком дворе под большим фиговым деревом в центре, вокруг которого в изобилии росли светло-желтые, нежно-белые и темно-розовые цветы. Мод выбралась из паланкина и быстрым шагом прошла мимо мраморного, с розовыми прожилками, фонтана, рассыпавшего прохладные струи, поднялась по выщербленным белым ступеням лестницы, охраняемой по бокам двумя каменными львами, и прошла в тенистый зал, пол которого был покрыт мозаикой из голубых плиток.
— Где его императорское величество? — спросила она у слуги в белой ливрее.
— В приемной, ваша светлость, но он сейчас занят…
Мод не стала дожидаться окончания фразы и поспешила по коридору в приемную.
— Вы будете гордиться мною! — воскликнула она, распахнув дверь и вбежав в темную каменную комнату.
В страхе она остановилась. Предполагалось, что император будет один, но в приемной оказались двое незнакомых людей с угрюмыми лицами. Император в расшитых золотом парадных одеяниях и плаще, подбитом белым горностаем, восседал в деревянном кресле, положив ноги на скамеечку с подушками. По сторонам от него пылали две медные жаровни, наполняя комнату удушливым теплом. Подернутый дымкой солнечный свет, пробиваясь сквозь розовые окна, озарял продолговатое лицо императора, морщинистое, как старый пергамент, и смягчал серо-стальной блеск прядей волос и бороды. Когда император болел, он всегда выглядел старше своих сорока семи лет. Он коротко переглянулся с двумя незнакомцами и обратил на Мод взор полуприкрытых тяжелыми веками глаз.
— Во имя Неба, скажи мне, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не врывалась в комнату, как ураган? — Император прижал руку к сердцу и обратился к двум посетителям, не сводившим глаз с императрицы. — Вы должны извинить чрезмерную живость моей супруги. Боюсь, что я избаловал ее и ее манеры часто оставляют желать лучшего. — Генрих подал знак слуге: — Закрой дверь, сквозит.
Мод вспыхнула.
— Прошу прощения, я постараюсь запомнить на будущее. — Полная раскаяния, она присела перед гостями в реверансе. — Простите меня за вторжение.
Когда она поспешно повернулась, чтобы выйти из комнаты, в уголках тонких губ императора заиграла улыбка.
— Раз уж ты так нетерпеливо ворвалась сюда, можешь остаться. Подойди сюда, liebling[5]. — Генрих, сморщившись, убрал ноги со скамеечки и похлопал по подушке. — Садись рядом.
Мод села, и император потрепал ее по подбородку.
— Я слышал, ты сегодня прекрасно справилась со своей задачей.
Мод не сдержалась и вскочила со скамеечки.
— Откуда вы знаете? Кто вам сказал? Что они сказали?
— О Боже милосердный! Сколько вопросов сразу! Ты не могла бы посидеть спокойно? У меня голова кружится от твоей непоседливости! — проворчал император, и лицо его посуровело. — Что могут подумать наши гости?
Виновато взглянув на незнакомых посетителей, Мод снова опустилась на подушку. Она сгорала от любопытства, желая поскорее узнать, кто эти длиннолицые странные гости, но понимала, что спрашивать об этом невежливо. Она и так уже повела себя слишком невоспитанно.
Один из посетителей, молодой человек с длинными каштановыми кудрями, был весь, от кожаных башмаков до плаща, одет в черное. Карие глаза его, расширившиеся от удивления, когда Мод вбежала в комнату, то и дело обращались на нее вновь и вновь, разглядывая лицо, нежную белую шею, тонкую талию и пышную, выступающую под туникой грудь императрицы.
Под его изучающим взглядом Мод почувствовала себя неловко. О Дева Мария, почему он так смотрит?! Она решила переключить внимание на другого гостя, монаха-бенедиктинца средних лет, тоже одетого в черное и с серебряным крестом на груди.
— Мы обсудим твои дела позднее, — серьезно произнес император. — Сейчас у нас есть более насущные вопросы. Позволь представить тебе наших гостей: аббат Питер из лондонской епархии и граф Обери из Эвре, что в Нормандии. Они посланы твоим отцом, чтобы сообщить нам печальное известие: твой брат-близнец, принц Вильгельм, месяц назад, всего несколько дней спустя после своей свадьбы, утонул в проливе.
Мод от неожиданности разинула рот. Ошеломленная, она переводила взгляд с графа на аббата.
— Да, мадам, белый корабль, перевозивший свадебный кортеж из Нормандии в Англию, бесследно затонул, — подтвердил граф Обери. — Было установлено, что вскоре после отплытия судно слишком близко подошло к смертельно опасным рифам, послужившим причиной гибели многих кораблей. За исключением одного-единственного человека, горожанина из Руана, все, кто были на борту, утонули. — Граф немного помолчал. — Король, ваш отец, пребывает в безутешном горе.
— Мы очень сожалеем о том, что всего два года спустя после смерти вашей святой матери вынуждены сообщить вам столь горестные известия, — добавил аббат, осенив себя крестным знамением.
Мод даже не знала, что на это сказать. Смерть матери в свое время опечалила ее, но Вильгельм, обращавшийся с ней так жестоко, никогда не был в числе ее друзей. Его смерть для нее не значила ровным счетом ничего.
— Да упокоит Господь его душу, — произнесла она наконец, тоже перекрестившись. — Бедный отец. Что он теперь будет делать? Ведь Вильгельм был его наследником.
Гости переглянулись.
— О да, мадам, думаю, что сейчас вся Европа задает себе этот вопрос, — сказал аббат. — Кто возложит на свое чело корону Англии и герцогский венец Нормандии после смерти вашего отца? Да продлит Господь его благословенные дни. — Аббат перекрестился. — Печальнее всего то, что ваш брат был единственным законным ребенком короля Генриха.
— За исключением моей супруги, естественно, — вставил император.
