Сейчас чекисты уберут мертвых, помоют полы и снова поведут Клима на «конвейер».
1.Чистку устроили в красном уголке, куда перетащили председательский стол и стулья со всего этажа. Народу набилось столько, что нечем было дышать.
Алов отыскал себе место в дальнем углу – позади Дианы Михайловны. Как он и боялся, его опять начали одолевать приступы кашля: он терпел из последних сил, наливался багровой краской и все-таки не выдерживал и дохал в кулак.
Иванов – неряшливый старик с остроконечной бородкой, – сообщил присутствующим, что ОГПУ пора избавляться от отщепенцев, которые вредят строительству нового мира.
Алова тупо смотрел на целлулоидную гребенку в волосах Дианы Михайловны и мечтал о заветной таблетке, – но взять ее было неоткуда.
– Так, товарищи, давайте к делу, – сказал Баблоян, заглядывая в список сотрудников. – Первым у нас идет Валахов.
Тот встал и, краснея, начал пересказывать свою биографию. Самым примечательным моментом в его жизни был донос на раненого белогвардейского офицера, который прятался в сарае у соседей. Беляка и укрывателей расстреляли, а Валахов получил рекомендацию в губернское отделение ЧК. Вскоре он перевелся в Москву, а там его приметил Драхенблют. Вот, собственно, и все.
– Вопросы есть? – спросил Баблоян у притихших чекистов.
Иванов долго изучал анкету Валахова.
– Тут написано, что вы являетесь членом тройки по шефству над Коммунистическим университетом трудящихся Китая. Какие шефские мероприятия вы проводите?
Валахов испуганно оглянулся на коллег.
– Разные… Ну, в смысле – идеологически важные.
В публике раздались смешки: Валахов недавно сам разболтал, как ходил к студенткам и по пьяни вломился в женскую раздевалку.
Он ни черта не разбирался ни в политграмоте, ни в политэкономии, ни даже в текущих международных событиях.
Иванов торжествовал:
– Вот он – уровень сознательности ваших сотрудников! Позор!
Валахов схватился за сердце:
– Ну я ведь на службе целыми днями! Когда мне с книжками возиться?!
– Мне кажется, товарищ Валахов – это наш человек, – миролюбиво произнес Баблоян. – Совсем недавно он даже читать не умел, а сейчас ему доверяют вполне серьезные дела. Прогресс налицо, и можно надеяться, что в будущем Валахов станет более подкованным по теоретической части.
Большинством голосов (Баблояна и Драхенблюта) Валахову оставили партбилет.
По рядам публики пронесся вздох облегчения, но потом дела пошли не так гладко.
Сотрудницу, которая должна была ехать на нелегальную работу в Париж, вычистили из партии за то, что ее отец был иереем. При этом Диану Михайловну оставили – хотя ее отец являлся коллежским советником.
Поначалу никто не хотел задавать вопросы коллегам – все боялись мести, когда придет их черед. Но постепенно те, кто уже отстрелялся, начали припоминать друг другу незаконно полученные путевки, использование телефона для личных переговоров и служебные романы.
Этери Багратовна выдала комиссии бухгалтершу, повесившую объявление о продаже заграничных туфель:
– Она спекулянтка!
Ни один из присутствующих не смог объяснить, чем отличаются троцкисты от верных сынов партии. Люди, столь ревностно боровшиеся с контрреволюцией, на самом деле не знали, в чем она заключается.
Иванов хватался за остатки седых волос.
– И это Иностранный отдел – цвет ОГПУ!
Чем дальше, тем яснее вырисовывалась картина: чекистами работали авантюристы, искатели легкой наживы и самые обыкновенные бюрократы – мелочные, злопамятные и невежественные. Они поселились в своей Лубянской твердыне, как гиены в расщелинах скалы; охотились – потому что хотели жрать, и держались за свои места – потому, что сотрудников ОГПУ боялись все и вся, а они не боялись никого, кроме гиен из соседнего логова.
2.Алов не поднимал руку и не задавал вопросов. Было очевидно, что мнение сотрудников не влияет на решение комиссии: Драхенблют и Баблоян заранее договорились между собой – кого спасать, а кого топить, и большинством голосов решали все вопросы.
Заседание тянулось уже три часа.
– Ох, давайте быстрее! – едва слышно шептала Диана Михайловна. – Сейчас все магазины закроются, а у меня дома шаром покати.
Алов попытался отпроситься в уборную – чтобы заодно проверить, как дела у Рогова, но ему не разрешили:
– Раньше надо было об уборных думать! – проворчал Иванов.
Выходить могла только Этери Багратовна, которая приносила то воду в графине, то новый карандаш взамен сломанного.
Вернувшись в очередной раз, она подошла к председательскому столу и что-то сказала членам комиссии. Драхенблют и Баблоян переглянулись.
– Ну что ж, – зловеще произнес Иванов и оглядел притихших чекистов, – давайте заглянем в личное дело товарища Алова.
Баблоян придвинул к себе его анкету и вдруг начал сыпать вопросами, не имеющими никакого отношения к марксизму, – о Дуне и о театре.
Обороняться Алов не мог – его душил кашель.
– Боюсь, он совершенно потерял чувство классовой борьбы, – проговорил Баблоян. – Откуда в нем это барственное отношение к творчеству пролетарской молодежи?
Иванов согласно кивнул:
– Деятельность этого гражданина совершенно не отвечает требованиям нашей идеологии.
Драхенблют спокойно слушал их околесицу по поводу великодержавного шовинизма и низкого морального облика.
– Кто готов подтвердить, что Алов оторвался от масс? – спросил он.
Чекисты, которых еще не допросили, мгновенно поняли, что Алов – верный кандидат на вылет и может заполнить собой место в разнарядке.
Его, как подранка, заклевывали всей стаей. Даже Жарков не удержался:
– Он давно не имеет общественной физиономии!
Алову не предъявили ни одного конкретного обвинения: это были просто ярлыки – слова, которыми обозначали нечто плохое. Что можно было сказать в ответ? «У меня есть общественная физиономия»?
Алов мутно взглянул на Драхенблюта: «Глеб Арнольдович, помогите!» Но тот не смотрел в его сторону.
– К сожалению, Алов не сумел наладить сотрудничество с иностранными журналистами так, чтобы привлечь их на нашу сторону. Результат его работы заключается в том, что он превращает потенциальных друзей СССР в наших врагов. Я считаю, что Алову не место в рядах ВКП(б). Голосуем!
Решение было принято единогласно.
Заседание окончилось. Служащие, прихватив стулья, разбредались по своим кабинетам: кто-то счастливый, кто-то – на грани отчаяния.
