И все это — днем! Совсем недалеко от людского жилья!
Люди-бабочки — феи? — вернулись и кружились над его головой, о чем-то переговариваясь, а чуть выше плавали в воздухе сияющие шары с фигурками внутри.
Ронан подошел к реке, лег на живот, долго и жадно пил, потом умылся, намочил волосы. Отражение в потревоженной воде выглядело как-то странно. Он присмотрелся — нет, это было не отражение! Там, под бегущей водой, среди колышущейся нежной зелени, затаилась девчонка. Волосы у нее были зеленые, и кожа зеленоватая, и глаза совершенно зеленые, огромные глаза, у людей не бывает таких, но личико хорошенькое, и улыбалась она Ронану доброжелательно, только вот зубки у нее были мелкие, острые, чуть загнутые внутрь, рыбьи зубки. Но когда она протянула к нему руку — Ронан тоже опустил свою руку в воду. И ощутил нежное прохладное прикосновение. Дружеское. Почти родственное.
— Ронан! Ронан, где ты? — разорвал тишину голос Агнесс.
Речная девчонка мгновенно укрылась под слоем водорослей.
Бабочки разлетелись.
Сияющие шары взмыли вверх, укрывшись среди листвы и солнечных бликов.
Ронан поднялся и шагнул навстречу Агнесс.
Она запыхалась и раскраснелась, она выглядела испуганной и несчастной. И она не сопротивлялась, когда Ронан притянул ее в объятия и поцеловал так жарко, так страстно и крепко, как не целовал еще никогда. Он стал другим, он ощущал себя другим, и он больше не стеснялся своего влечения к этой девушке со сливочной теплой кожей и губами сладкими, как земляника. Это глупые люди стесняются чувств. Естественных чувств. Он — не человек. И Агнесс пробудила в нем страсть. К чему этой страсти стесняться? Ронан целовал и целовал ее, и Агнесс покорялась его страсти, и когда они вдвоем опустились на траву, и когда он развязал ленты ее шляпы, чтобы поцеловать в шею, в то теплое местечко, которое давно его манило, — она не запротестовала, она выглядела завороженной. Быть может, это он ее заворожил? От этой мысли Ронану сделалось жарко. Он почувствовал себя сильным, не просто сильным — всемогущим. Он чувствовал себя не человеком. И это было прекрасно. Ронан провел ладонью по узкой спине Агнесс, нащупал пуговки… Он сделает ее своей сегодня же. Здесь. А потом уведет с собой по Третьей Дороге. Они будут свободны и счастливы. Свободны и счастливы.
Только прежде он должен сделать что-то важное, что-то очень важное…
Прежде, чем любить Агнесс, он должен…
Он должен спасти свою мать!
Ронан вскочил, как ошпаренный.
Поднял с земли Агнесс, смотревшую на него с нежной, чуть сонной улыбкой.
— Возвращайся в пасторат. И жди. Я приду за тобой. А сейчас мне надо спасать матушку.
— Нет, Ронан! Я тебя одного не отпущу! — Агнесс стряхнула сонный морок, и глаза ее сделались ясными, тревожными. — Да откуда ты знаешь, куда идти за ней?
— Я не знаю. Но меня отведут…
— Третья Дорога?!
— Да. Она уже открылась мне. Они уже приняли меня. И теперь — я знаю, если я попрошу, они меня отведут.
— Я с тобой!
— Нет, Нест.
— Я с тобой!!!
…Крик. Крик Мэри. Он донесся откуда-то издалека и вместе с тем казался оглушительно близким, так что Ронан сжал руками голову, чтобы она не взорвалась от этого вопля, в котором раздавалось неуместное торжество.
Когда вопль смолк — он уже не думал о том, что опасно для Агнесс, а что — нет.
Он ни о чем не думал.
Он воззвал к Третьей Дороге, ко всему волшебству этого мира и иных миров, чтобы его отвели к матери, чтобы ему позволили успеть к ней…
И тропа перед ним засияла теплым медовым светом.
Ронан рванулся вперед, но тонкие пальцы Агнесс решительно обхватили его запястье.
И они побежали — вместе.
2.
Мэри переступает босыми ногами по гальке, вдыхая морской бриз и подставляя ему лицо. Она сбрасывает с плеч одеяло, которое набросил на нее мистер Хант, когда выводил из подвала, и торжествующе кричит. Сейчас она станет свободна!
— Вот так лучше, — поощряет ее мистер Хант. — А то я начинал было верить, будто ты человек.
Он возится с ружьем: не отмеряя порох, сыпет его прямо из бычьего рога в длинный поцарапанный ствол. Мэри помнит это ружье с того самого вечера, когда он подобрал ее на берегу и набил ей рот чужими словами.
— И проходил я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви, — повторяет он, вгоняя в ствол свинцовый шарик, и продолжает также отрешенно. — И простер я воскрилия риз моих на тебя, и покрыл наготу твою. И поклялся тебе и вступил в союз с тобою, и ты стала моею.
Руки его не слушаются, пуля застревает, и он пытается загнать ее поглубже, ковыряя в стволе шомполом.
— Омыл я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем.
Пуля проскользнула, на очереди пыж из пеньки. Мистер Хант вставляет его теми же механическими движениями, не забывая бормотать:
— И нарядил тебя в наряды, и положил на руки твои запястья и на шею твою ожерелье.
Поставив курок на полувзвод, он открывает полку затвора и засыпает в нее порох, тоже на глаз.
— Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему.
Не обращая ни малейшего внимание на его манипуляции с ружьем, Мэри смотрит на сундук под его сапогом. Она уже знает, что внутри, и нетерпеливо подрагивает, как ребенок в Сочельник. Мистер Хант поддевает ногой крышку.
— Бог мне свидетель, Мэри, я хотел тебя спасти, — доходчиво объясняет он жене, — но ты воспротивилась всем моим стараниям. И твой сын — я уверен, что он зачат не от меня. Я думал, что взял тебя невинной, но ты отдалась кому-то из вашего племени, и поэтому мальчишка уродился в твоего любовника. Чужие черты, чужие повадки. Мне не следовало давать тебе тот шанс, но теперь все изменится. Я спасу своих ближних от таких, как ты, и да простятся мне мои грехи.
С гримасой отвращения, словно прикасается к падали, он вытаскивает шкуру и бросает в ее подставленные руки. Раздается щелчок. На Мэри нацелена круглая черная пасть, в глубине которой засела погибель.
— Одевайся, Мэри, — мистер Хант тоже в нетерпении, он взмахивает ружьем, подгоняя жену. — Хватит морочить мне голову, покажи, наконец, свой истинный облик.
Животное в ней вцепляется в шкуру и хочет натянуть ее поскорее, даже ценой жизни.
Но она ведь разумное существо, напоминает себе Мэри. И разум приказывает ей повременить.
3.
Агнесс не видела светящейся тропинки. Не видела фей с крыльями бабочек. Не видела даже остроухого мальчишку в одежде из листьев, который спрыгнул на нижнюю ветку, чтобы сорвать с нее шляпку. Ей показалось — шляпку сорвало веткой. Ведь ветки хлестали и рвали ее платье, листья оставляли зеленые полосы на ткани. Перед Ронаном ветви словно бы расступались — и смыкались, чтобы хлестнуть ее, бегущую за ним на расстоянии всего-то в полшага.
