А потом они выбежали на берег моря.
Агнесс не поняла, как это возможно, они бежали-то совсем недолго и все время через лес, но вот он — берег моря, и плеск волн, и тревожные крики чаек.
И Мэри, прижимающая к себе блестящую коричневую шкуру.
И Джон Хант, направивший на Мэри ружье.
Ронан рванулся вперед — Агнесс пришлось выпустить его руку.
С рычанием бросился он на Ханта — тот начал поворачиваться вместе с ружьем, но просто не успел, с такой нечеловеческой скоростью и силой пролетел Ронан по воздуху и врезался в человека, которого столько лет считал своим отцом, столько лет боялся и ненавидел. Они упали на песок и сцепившись покатились в прибой, скрылись под водой… Вынырнули, сцепившись не на жизнь, а на смерть, и снова рухнули в воду, и снова вынырнули, и Джон Хант взмахнул непонятно откуда взявшимся у него железным гвоздем — не обычным, а длинным и страшным — и обрушил его на голову Ронана. Брызнула кровь, Ронан упал в воду, а Хант снова его ударил…
Агнесс не кричала. Она упала на колени, зажимая ладонями рот.
Закричала Мэри. И шкура, в которую Мэри куталась, вдруг потекла, растеклась по ее коже, прирастая. Миг — и Мэри не стало, а на месте ее бился на песке огромный тюлень. С удивительной для тяжелого тела резвостью тюлень достиг воды, нырнул, вынырнул рядом с Хантом. Распахнулась пасть, полная острейших зубов, сомкнулась на запястье руки, сжимавшей железный костыль, раздался хруст и дикий вой Ханта.
Этот влажный хруст, этот крик запредельной боли Агнесс не забудет никогда.
И выплеск крови.
Агнесс зажмурилась.
Наверное, она бы упала в обморок, если бы могла себе это позволить. Но она не могла: Ронан был ранен, Ронан мог утонуть! Она должна его вытащить.
Агнесс поднялась, но ноги плохо повиновались ей. И все же она доковыляла до моря — как раз в тот момент, когда вся область прибоя вдруг оказалась заполненной гладкими, блестящими телами тюленей. И откуда их появилось — так много? Все они были огромные — как Мэри. И различить среди них Мэри не представлялось возможным. И все они вскрикивали, голоса их напоминали сразу и лай, и стоны, но в них звучало торжество, а Джон Хант все еще кричал, кричал, всякий раз, всплывая, он принимался кричать, а вокруг него вода сделалась красной, и тюлени, толкаясь, бросались на него… Они ели его живьем.
«Я должна вытащить Ронана», — только эта мысль оставалась у Агнесс. Одна-единственная мысль, заставлявшая ее двигаться.
Она шагнула в воду. Шаг, еще шаг…
Тюлени. Близко. Глаза у них прекрасные. Как у Мэри. Как у Ронана. Но они разевают свои пасти — и какие же там жуткие зубы… Но она не имеет права бояться. Она должна спасти Ронана.
…Ронан вынырнул сам. Вышел на берег, шатаясь. По лицу его стекала кровь и вода. Колени у него подкосились и он упал. В объятия Агнесс, которая сама не поняла, как успела подбежать к нему.
Ронан был в полуобморочном состоянии. Не отзывался на ее голос. На голове у него было несколько ран, причем одна — на виске — выглядела совсем скверно.
Агнесс оторвала полосу ткани от своей нижней юбки и замотала его голову, но кровь мгновенно пропитала ткань, и подол ее платья, на котором Ронан лежал, и ее рукава — ведь она его обнимала.
— Не умирай. Ты только не умирай, ладно? Теперь вы свободны и все будет хорошо. Сейчас не время умирать, — говорила ему Агнесс.
Но она не верила, что он может выжить. Слишком бледен он был, слишком слабо дышал, и сердце под ее ладонями билось едва-едва, и губы сделались почти голубыми.
Джон Хант ранил своего сына холодным железом. Такие раны фейри исцеляют с трудом, если вообще исцеляют.
Какой-то тюлень выбрался на берег и подполз к Агнесс и Ронану.
Сейчас она уже не боялась тюленей.
Вернее, селки.
Это были селки.
Мистер Линден ведь все объяснил. Роаны — добрые. Селки — злые.
Но даже если они начнут жрать ее, как Ханта, чей крик уже, к счастью, прервался… Даже если этот селки бросится на нее — Агнесс не разожмет объятий. Пусть уж все кончится для них обоих прямо здесь, на этом берегу. Агнесс склонила голову и прижалась щекой ко лбу Ронана, к мокрой от крови повязке. «О, здесь себе найду покой, навеки нерушимый; стряхну я иго несчастливых звезд с моей усталой плоти! — Ну, взгляните — в последний раз, глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыханья, — священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью…»
4.
Что-то теплое, нежное тыкалось в ее руку. Агнесс открыла глаза. Селки смотрела на нее и в глазах у нее стояли слезы.
Мэри. Это была Мэри. Агнесс узнала ее, несмотря на облик тюленя. Узнала ее взгляд.
Кажется, Мэри хотела, чтобы Агнесс разжала объятия, и девушка убрала руки. Мэри подползла еще ближе, навалилась тяжестью на край подола Агнесс, и попыталась зацепить зубами повязку на голове Ронана, чтобы снять ее. Агнесс ей помогла. Когда повязка упала на песок, Мэри принялась вылизывать раны своего сына. И раны затягивались на глазах, каждое касание языка стирало кровь и сукровицу, пока на месте ран не зарозовела кожа, еще тонкая, но уже здоровая. Ресницы Ронана задрожали, он вздохнул — и Мэри радостно закричала, и ее родичи из воды ответили ей радостными криками.
Ронан застонал и поднес руку к голове. Сел. Взглянул на Мэри. На Агнесс. На море… Селки кричали. Он слушал.
Потом Ронан встал и пошел к морю.
— Куда ты? — тоскливо спросила Агнесс, хотя уже знала ответ.
Она не может уйти вслед за ним.
А он не может жить среди людей.
— К своим. Я ухожу с ними, Нест. Жить среди людей мне не очень понравилось. А селки примут меня, хоть я и полукровка. Даже с такими руками. Сейчас они говорят мне, что я смогу плавать и охотиться среди них. А когда-нибудь мне достанется шкура, ведь селки не умирают, а если их убивают люди — шкура остается, уходит на дно, и ждет там кого-то, кто готов будет ее принять, как часть себя… Когда я получу свою шкуру, я стану совсем таким же, как они. Мы с мамой будем свободны. Навсегда.
Он не смотрел на Агнесс. Он смотрел на море, кишащее блестящими коричневыми телами его сородичей. Он выглядел таким умиротворенным и довольным, и все же Агнесс расплакалась.
— Я тебя никогда не увижу?
— Не знаю, — Ронан с трудом перевел взгляд с моря на сидящую на песке девушку. — Нест, я бы взял тебя с собой. Я бы сделал тебя своей женщиной. Но ты не сможешь дышать под водой. А у меня нет такой магии, чтобы научить тебя этому. Я же не настоящий селки. Пока еще — не настоящий. Но, может быть, если я обрету шкуру, я вернусь за тобой и смогу тебя забрать…
— Это может случиться через десять или двадцать лет. Или через пятьдесят. Или я к тому времени умру. Я человек, Ронан. Я — смертная.
