— Я тебя никогда не увижу?
— Не знаю, — Ронан с трудом перевел взгляд с моря на сидящую на песке девушку. — Нест, я бы взял тебя с собой. Я бы сделал тебя своей женщиной. Но ты не сможешь дышать под водой. А у меня нет такой магии, чтобы научить тебя этому. Я же не настоящий селки. Пока еще — не настоящий. Но, может быть, если я обрету шкуру, я вернусь за тобой и смогу тебя забрать…
— Это может случиться через десять или двадцать лет. Или через пятьдесят. Или я к тому времени умру. Я человек, Ронан. Я — смертная.
— А я — нет, — его слова звучали недоверчиво, почти как вопрос. — Прости меня, Нест.
— Тебе не за что просить прощение. Наверное, это я должна. Раз я одна из них.
— Вот, возьми, — Ронан достал из кармана и протянул ей нить жемчуга.
— На память?
— Чтобы люди тебя не тронули. Как оберег, Нест. Драгоценности — это единственный оберег, с которым считаются люди.
Только теперь Агнесс поняла, что происходит что-то непоправимое.
— Не хочу.
Она не взяла жемчуг, и тогда Ронан просто положил его на песок рядом с ней.
— Возьми на память. Обо мне и о матушке. И мы всегда будем помнить тебя.
Опустился на колени, обхватил ладонями ее лицо и прижался губами к губам.
— Прощай, Нест.
Он разбежался и прыгнул в море — далеким, сильным броском, как если бы он уже был тюленем, или дельфином, или еще какой-то из тварей морских, весело взлетающих в воздух в веере брызг — чтобы с наслаждением снова уйти под воду.
Мэри тоже уже не было на берегу.
И селки исчезли: только что их было так много — и вот уже никого, никого в прибое…
Одна Агнесс на берегу. И дивно сияющий жемчуг. И чайки кружатся в небе, жалобно крича.
«Жемчуг — к слезам», — подумала Агнесс. Заплакала и взяла в руки это ожерелье. Единственное, что осталось от Ронана и Мэри, и от чуда, вошедшего в ее жизнь.
Наплакавшись, она встала. Уже вечерело. Третья Дорога не откроется перед ней и не отведет ее в Линден-эбби, значит, добираться придется самостоятельно.
Платье на ней мокрое, в бурых пятнах крови, в зеленых пятнах от листьев, порвано, запачкано песком.
Туфли промокли.
Шляпка утрачена.
Волосы растрепаны.
И хорошо бы узнать, где она вообще находится.
5.
Всякий раз, когда Лавиния бралась за оружие, она вспоминала двух людей, которые когда-то были ей дороги и которых давно уже не было на свете: своего брата Дика и Уильяма Линдена. Дик учил ее стрелять. И Уильям учил ее стрелять. Впрочем, когда Лавиния брала в руки свое самое любимое оружие, многозарядный кольт «Паттерсон», она вспоминала еще одного человека из прошлого, которого предпочла бы не вспоминать: сэра Генри. Однако в этом доме все было связано с ним и напоминало о нем, и кольт ей подарил именно он. Сэр Генри часто баловал свою юную жену приятными подарками, а кольт был такой экзотикой… И оказался — самым надежным оружием, какое Лавиния когда-либо держала в руках.
Однажды она уже собиралась убить Джона Ханта из этого кольта. Лучше бы она сделала это уже тогда! Вместо этого Лавиния выдала на расправу подлецу двоих несчастных: его жену и сына. Она положилась на его слово. Слово джентльмена! А ведь Джон Хант никогда не был джентльменом, и Лавинии, которая никогда не была настоящей леди, следовало уже тогда понять. Увидеть собрата-хищника за благообразно-постной маской. Но она слишком привыкла к обществу благородных людей.
Лавиния ошиблась. И ее ошибка стоила жизни двум невинным, в общем-то, созданиям. А теперь ее ошибка могла стоить благополучия, а то и жизни, еще сотням, а то и тысячам тех, в чьих жилах течет кровь с примесью волшебства. Но главное — ее ошибка могла погубить Джеймса. А этого Лавиния не допустит.
Пусть лучше ее повесят за убийство.
Да, это будет гадко, грязно и пошло — тюрьма, суд, виселица, жадная до зрелищ толпа. Возможно, это будет даже мучительно. У нее нет друзей и потянуть ее за ноги, чтобы она побыстрее задохнулась, будет некому. Впрочем, возможно, аристократов казнят как-то иначе. А она все-таки баронесса Мелфорд!
И Джеймс не пожалеет о ней и не придет поддержать перед казнью, хотя в качестве священника он мог получить пропуск в тюрьму. А в качестве рыцаря-эльфа — выкрасть ее из-за решеток! Но хватит мечтать. Она знает его уже достаточно, чтобы не питать надежд. И все равно же будет искать его лицо в толпе. И даже не найдя — умрет счастливой, потому что будет знать, что спасла его. Исправила свою ошибку.
А впрочем… Возможно, ей удастся сделать все так, чтобы Хант отправился в ад, а Лавинии не придется познакомиться с пеньковым галстуком. В конце концов, в прошлые разы она принимала Ханта в своем доме и убивать его собиралась в своем доме, где столько свидетелей сбежится на выстрел. А в Уитби у нее, возможно, есть шанс. Если не будет свидетелей убийства, баронессу Мелфорд не осмелятся даже заподозрить.
В амазонке двигаться удобнее, и Лавиния надела амазонку. Когда-то в юности у нее была алая амазонка, которая так ей шла… И которую Лавиния не надевала со дня смерти Уильяма. Нынешняя амазонка была черная, и вроде бы, тоже ей шла, но только не сегодня, когда Лавиния была так бледна и так дурно выглядела. Но соблазнять своей красотой ей некого. И все равно она прикроет лицо от дорожной пыли вуалью, прикрепленной к цилиндру. Хорошо, что к амазонке положено надевать мужскую шляпу. Она не так мешает обзору и движениям, как женская. Подумав, Лавиния прихватила еще одну вуаль — вдовью, очень плотную. Возможно, это поможет ей спастись. Дама под вуалью вошла к мистеру Ханту, пристрелила его и убежала. Она убежит. Они ее не поймают…
Лавиния отказалась от услуг кучера. Иногда она выезжала в одиночестве и умела управлять фаэтоном. Правда, никогда так далеко, как сегодня, ей отправляться не приходилось. Ну, ничего. Она справится. Лошади ее всегда слушались.
Долгая дорога пошла на пользу нервам Лавинии. Она успокоилась. Ярость ее остыла, из клокотавшей, как лава в жерле вулкана, переродилась в холодную, как осколок обсидиана. Лавиния распланировала все свои действия и теперь выслеживание и убийство Ханта казались ей предприятием куда более легким, нежели охота на оленя. Скрыться с места преступления будет труднее, но это уже второстепенная задача. Главное — убедиться, что выродок мертв. А значит — сначала два выстрела в корпус, а потом — обязательно в голову. Человеческий организм иногда демонстрирует чудеса выживаемости, но никто не сможет жить, если его мозги разлетятся по гостиничному номеру.
Она уже подъезжала к городу, дорога шла вдоль берега моря, когда Лавиния приметила бредущую вдоль дороги жалкую фигурку. Девушка в испачканном, изорванном платье, с непокрытой головой, с растрепанными волосами… Нищенка или гулящая. Но почему она казалась такой знакомой?
