Офицер раздул толстые щеки и выпучил глаза.
Лейтенант кашлянул и отреагировал сугубо по-военному:
— Мы конфискуем все железные ящики и обыщем все птичьи гнезда.
— Это дело долгое и трудное, — вздохнул Ла Барелль.
Но лейтенант Шатэнь был практиком, и подобные сомнения его не смущали.
— На выполнение этой работы я выделю десять стражников. Народ больше не будет жаловаться на медлительность правосудия. Мы не дадим покоя ведьмам, угомоним возмутителей спокойствия и прочешем весь город.
— Хороший план, — лаконично заключил председатель суда.
Скучные и утомительные допросы продолжались весь день. Количество подозреваемых и свидетелей росло как на дрожжах, а их показания были запутанными и зачастую противоречивыми. Тимоте де Ла Барелль старался сосредоточить работу на установлении виновных и проверке свидетельских показаний. Свою главную задачу он видел в поиске ключевой фигуры неслыханного заговора и решил, что во имя правосудия будет трудиться не покладая рук до тех пор, пока не найдет бородатую женщину.
Наступил вечер, и Жаспар заперся в своей комнате.
В тусклом свете лампы, свисавшей с потолочной балки, он установил мольберт и принялся за работу. Несмотря на теплую шерстяную одежду, он чувствовал себя немного зябко. Время от времени судья то напевал себе под нос, то тихонько насвистывал приходившие в голову мелодии. Постепенно из-под его руки на шероховатой поверхности бумаги стало появляться изображение крокуса. Еще немного усилий, и цветок предстанет во всей своей красе, радуя глаз плавностью линий и молочной белизной лепестков. Затем он постарается проработать его сердцевинку — три тычинки и пестик, состоящий из трех пластинок с махровыми краями. Он сделает это аккуратно и точно, ибо только точность, по словам Дюрера, порождала истинную красоту.
В окне напротив зажегся свет. Жаспар понял это по отблеску в стекле своей лампы. Он мог следить за колеблющимся отражением, хотя сам стоял неподвижно, повернувшись спиной к окну. Двигалась только его правая рука, отыскивая правильный контур чашечки цветка. Вдова находилась в комнате, которая соседствовала с трактиром. Пятно света потускнело и расплылось, словно тень закрыла огонь в очаге или пламя свечи… Потом отражение в лампе снова стало четким, но каким-то обрезанным. Виднелась лишь его часть, незавершенная, как рисунок крокуса. Окруженный листьями, стебель цветка был таким прямым, что его можно было чертить по линейке. Даже теперь он тянулся к небу.
В дверь постучали. Данвер не ответил, полагая, что его больше не станут беспокоить, однако ошибся. Дверь приоткрылась. Жаспар открыл было рот, чтобы выразить свое возмущение этим бесцеремонным вторжением, но увидел на пороге Коломбана с тяжелой корзиной поленьев.
— Дрова для камина! Иначе вы здесь замерзнете!.. Ой, какой цветок! — мальчик восхищенно взмахнул рукой. — Я разведу огонь. Это будет быстро. Я произнесу волшебное заклинание, и огонь сразу же разгорится.
Спустя несколько мгновений над поленьями заплясали языки пламени. Коломбан отодвинулся от камина, но уходить не торопился. Он подошел к окну и вздохнул.
— Интересно, что она сейчас делает?
Жаспар сосредоточенно прорисовывал стебель цветка.
— Ее муж был неприятным типом, — Коломбан обернулся и увидел, что его слова привлекли внимание судьи. — Она правильно сделала, что избавилась от него.
Жаспар пожал плечами. Ему хотелось, чтобы Коломбан ушел, но не хватало решимости выставить мальчишку за дверь.
— Он всегда был в плохом настроении, постоянно бранил детей. А они показывали ему язык, едва он поворачивался к ним спиной. Кроме того, он носил слишком тесное платье, — Коломбан расхохотался.
Жаспар поднял голову и увидел его щербатый, растянутый до ушей рот. Интересно, сколько зубов ему не хватает? Найденыш, ставший мальчиком для битья…
— О-ля-ля! Его брюхо выпирало во все стороны, как тесто из кадки! — давясь со смеху, продолжал парнишка, но серьезный вид судьи призвал его к порядку. — Ну всё, всё, молчу, — он прикрыл рот ладошкой, но это не помогло ему сдержать рвущийся наружу хохот. — Его снадобья убивали людей! Кое-какие лечили, но другие убивали. Да он и сам помер, пробуя их. Он ошибся! А может, его жена, которая смешивала их. Нарочно. Все больше и больше людей говорят, что это она убила его, — Коломбан посмотрел на судью, чтобы знать, может ли продолжать. — И правильно сделала, — он больше не оборачивался и говорил сам себе: — Мне бы очень хотелось, чтоб она была моей матерью. У меня нет мамы… Я бы хотел иметь такую маму, как она. И отца у меня тоже нет… — Голос его окреп и стал тверже: — Я бы хотел, чтобы им были вы.
Жаспар рисовал. Коломбан продолжал говорить, глядя в окно. Он размышлял вслух, задавал вопросы и сам же отвечал на них. Его голос становился все тише и тише и наконец превратился в чуть слышное непрерывное бормотание, похожее на журчание ручейка. Однако до настоящей тишины, нужной Жаспару, было еще далеко.
— Тебе пора идти, — сказал он мальчику.
— Да. Внизу уже начинают орать. Слышите?
Коломбан чуть постоял, переминаясь с ноги на ногу, затем стремглав выскочил из комнаты. Проводив его взглядом, Жаспар Данвер вернулся к своему занятию. Крокус обрел окончательные формы и уже начал дышать.
— Я думаю, она может многое рассказать о вдове… — сказал председатель, надевая просторный плащ, поданный слугой. — Пойдут не все, но вам это будет интересно…
Судья Данвер не мог отказаться от предложения и в свою очередь застегнул накинутый ему на плечи плащ. Теперь они были готовы выступить в роли современных судей, которые собирались отправиться на место преступления за сбором улик.
Данвер размышлял о том, что может быть общего у вдовы Дюмулен и Рены Бригетты. Он хотел было поговорить с Ла Бареллем, но потом передумал: тот, скорее всего, ответит пустой отговоркой или просто обманет.
Улица Виноделов примыкала к зданию суда под острым углом и представляла собой длинный запруженный пустыми бочками коридор, который вел на окраину города. Они шли вдоль жавшихся друг к другу высоких зданий цвета винного осадка с гирляндами фасадных лестниц, нависавших над входами в винные погребки. При приближении процессии грохот перекатываемых бочек стихал, и подмастерья сопровождали ее настороженными взглядами. Издали доносился шум большой стирки.
Постепенно ритмичные удары вальков становились все громче и громче. Нагнувшись над водой и не обращая внимания на летящие со всех сторон ледяные брызги, женщины яростно колотили вальками белье, словно выбивали из него сглаз, порчу и прочие напасти. Завидев судей в сопровождении военных, прачки прекращали работу и, выпрямив спины, бросали на кортеж откровенно враждебные взгляды. Женщинам Миранжа не нравились судейские, не нравился и следовавший за ними эскорт из четырех вооруженных до зубов дюжих молодцев, которыми командовал лейтенант в шляпе, украшенной гербом города. Но настоящий страх вызывал у них худощавый мужчина в натянутом на уши плоском сером берете, сгибавшийся под тяжестью мешка, который распирали какие-то угловатые предметы. Крепкие натруженные руки прачек, сжимавшие вальки, начинали мелко дрожать, когда он проходил мимо, путаясь под ногами у солдат.
