Проблема горничной, впрочем, разрешилась почти сразу, так как, прознав, подсуетились родители моих учеников. В служанки мне досталась моя же бывшая ученица Ариша, тихая шестнадцатилетняя девушка, вполне, впрочем, умненькая и прилежная. Мечта ее была еще в школе – уйти в монастырь, но какие-то там семейные дела этому препятствуют, и потому она пока – в людях. Служила в семье у одного лавочника, но он, как я поняла, ее бессовестно домогался, и она сбежала к родным, а они – сбыли ее мне. Взаимопонимание у нас с Аришей полное, чему немало способствует то, что она у меня училась. Я говорю, она делает. Однажды осторожно спросила, не могу ли я, как человек образованный, растолковать ей трудные места в Евангелии. Имея в виду ее дальнейшие устремления, я на то не решилась, и отослала девицу к попу. Правильно ль поступила, ведь есть же и в Евангелиях логика вполне мирская?
На жизнь, чтоб ни у кого не одалживаться (ты знаешь, как я этого не люблю) я собиралась заложить или уж продать то самое скандальное рубиновое колье, но местные доброжелатели натащили столько крупы, лапши, картошки и иных продуктов, что, пожалуй, и надобности не станет – дождусь жалованья. Нарядов же и белья у меня нынче – куда больше, чем мне надо. Я их не стала Туманову оставлять, хоть и на его деньги куплены – на что ему? Тайком передала пару платьев попроще Ирен. Она их с помощью перешила – и как же похорошела!
Только устроилась – объявился братик Гриша. Самум, водопад, ураган, светопреставление! Он вызовет Туманова, заставит его заплатить за все, прирежет как собаку в темном углу, публично плюнет ему в лицо, опозорит его на весь белый свет… и так далее, в том же духе, еще много раз и без всякой связи с предыдущим. Все мои попытки вставить словечко про то, что я сама – вовсе не беспомощная девица, отданная в жертву сказочному дракону, успеха, естественно, не имели. Быть Туманову огнедышащим драконом, слопавшим невинную овечку – меня, – и все тут! С Гришей, когда он в аффекте, разве поспоришь?!
Я потом и не спорила. Когда он поутих, осторожно попыталась расспросить про его собственные дела. Он сразу закрылся, но я уж поняла, что его приязненные отношения с Грушенькой зашли уж очень далеко, и он от своих обязательств честного человека не отступится. Да чего и было ожидать! Что она будет долго из себя недотрогу изображать? При ее-то работе и его пылкости… И что теперь делать – ума не приложу. Ну не могу я ему отчего-то взять прямо и сказать: так, мол, и так! Любовь твоя, Гриша, и Вечная Женственность, и всякие прочие аллегории, не что иное, как…
Ах, Элен, ну к чему же мир так сложно и нелепо устроен, что самое высокое непременно самым низким и оборачивается!
Как теперь твои дела, здоровье твоего семейства? Получил ли наконец Василий ожидаемое повышение?
Пиши мне скорее на старый адрес.
Любящая тебя Софи ДомогатскаяГрушенька осторожно села в постели, стараясь не глядеть на бесшумно спящего рядом Гришу. Ей было до того страшно, что сердце не билось, а неуклюже, скрипуче ворочалось в груди, под батистовой сорочкой.
С этой сорочки Грушенька весь вчерашний день аккуратно спарывала кружева. Надо бы, ясное дело, новую купить, да все деньги, какие имелись, ушли на приобретенье в Гостином дворе – под руководством Лизы – платья, капора и сапожек. Когда она все это надела и встала перед зеркалом – голова пошла кругом! Зеркало, чья гипсовая позолоченная рама так подходила к локонам и оборкам шляпницы Лауры, показало вдруг тихую, серьезную девочку из благородных, в темном платье с узким белым воротничком, с гладкими волосами в обрамленье аккуратных полей зимнего капора. Прическу сооружала тоже Лиза. Вкус у подруги оказался безошибочный; Грушеньке, когда она смотрела в зеркало, казалось даже, что синяки у нее под глазами побледнели, почти исчезнув, и кожа стала нежней и чище, засветилась фарфоровой белизной.
– Ты, Лиза, колдунья просто, – пробормотала она, смятенно моргая, – да ведь я не знаю, как теперь ходить, как разговаривать! Он же сразу…
– Глупа ты, подруженька, – усмехнулась Лиза. Она стояла чуть позади, жмурилась, как довольная кошка. – Вот как ходила, так и ходи. Это ж не для него – для других. А он тебя такой и прежде видел.
Небывалая мудрость Лизиных слов поразила Грушеньку, и она успокоилась. Увы, ненадолго. Страх моментально вернулся, как только она прислушалась к наставленьям подруги:
– …Пусть думает, что он у тебя первый. Сможешь? Ой, трудно это, чтоб девочкой, да зажечь… Я б не сумела.
Грушенька нахмурилась, отворачиваясь. Она умела. Многим барсукам это нравилось: будто бы с гимназисточкой неопытной, для того ее и выбирали. Она очень хорошо знала, как надо вести себя с такими, как играть в гимназисточку, чтоб они завелись до самозабвения и на другую ночь опять пришли к ней.
И с Гришей – тоже так?!
От одной мысли об этом делалось так тошно, что хотелось кинуться куда-нибудь, закрыв глаза, а лучше что-нибудь разорвать или растоптать.
Постели с Гришей она не хотела. Постель – это была ее работа, привычная и позорная, из-за которой приходилось спарывать банты с платья и кружева с сорочки… и Софья Павловна, придумавшая сибирскую любовь, глядела на нее с брезгливым ужасом, как на мокрицу, вдруг появившуюся на чистой скатерти чайного стола.
И Гриша будет так же глядеть, когда узнает.
Грушенька в этом не сомневалась. Как и в том, что постели с ним не избежать. Нипочем не избежать! Да, он – сказочный принц, но даже принц никогда не станет тратить время на барышню, хоть и самую что ни на есть возвышенную и благородную, если не надеется в конце концов уложить ее, раздеть и получить удовольствие, для коего, в общем, женщины и существуют. Слушая Гришины рассуждения о Божественной любви и Вечной женственности, Грушенька кусала губы, боясь рассмеяться или расплакаться. Милый ты мой, да я ж тебе хоть сейчас предоставлю все, чего ты хочешь, и любовь, и женственность – все! – да так, как ты и представить не можешь…
Только ты ж тогда все поймешь и меня прогонишь!
Да, вот так все выходило, эдакий, как выражался ученый Иосиф Нелетяга, заколдованный круг. А главное, что сама Грушенька в этих удовольствиях совсем не нуждалась. Знала она, что от этого хорошо бывает, да ей – не было. Давно уже не было. Даже с барсуками, не то, что с Гришей. Ей достаточно было просто смотреть на него и слушать. Радовать его. А постель… Постель – это работа.
