Ох, как же его колотило, как дрожали руки и необыкновенным, смутным блеском сияли глаза! Грушенька и сама готова была от страха в обморок упасть – чуть раньше, когда они еще пробирались коридором мимо двери квартирной хозяйки (как индейцы по тропе войны, сказал Гриша, и она сразу вспомнила объяснения Софьи Павловны: с носка на пятку… это привычка…), – но потом страх пропал, и ей снова захотелось смеяться и плакать, особенно когда Гриша, торопясь и обрывая слова от волнения, стал уговаривать ее не пугаться, объяснять, что он – умеет… знает, как надо!
Ах, Господи. Он ничего не умел и ничего не знал. И ей пришлось пустить в ход все свое наработанное за год искусство, чтобы он этого не понял. Чтобы в конце концов заснул с уверенностью, будто все сделал как надо, не испугал, не обидел и не сделал больно бедной невинной девочке. Ах, как это было трудно. И главное… главное – удалось ли?!
Она опять сходила с ума от страха. Бежать, бежать без оглядки! Пока он не проснулся, не задал вопрос, на который, хочешь – не хочешь, а придется ответить! Только как выйти в коридор? Она ж не индеец, она не умеет с носка на пятку… И – как уйти от него? Грушенька, не выдержав, оглянулась. Свет фонаря не доставал до постели, там стояла сонная тьма… и слава Богу. Она взяла Гришину чашку, попыталась вспомнить, с какой стороны он пил. Чай, из-за плававшей в нем большой дольки лимона, оказался таким кислым, что у нее заломило скулы. Она сделала маленький глоток, потом еще…
– Грушенька, ты что? Господь с тобой!
Рука дернулась, чай выплеснулся на платье, и Грушенька с опозданием поняла, что плачет, вернее – рыдает в голос! В следующий миг он был рядом. Грушенька, не поднимая глаз, застыла, всхлипыванья замерзли в горле… Обнимет, нет? Он помедлил совсем чуть-чуть, не решаясь – и, когда обнял, Грушенька вновь принялась рыдать, почти с облегчением, крепко обхватив его руками.
Он что-то ей говорил – бессвязные нежности, удивительные, никогда прежде не слышанные слова: душа моя, ангел Грушенька! – она, зажмурившись, подумала: ни за что не признаюсь!
– Грушенька, я нынче же в Гостицы… своим объявлю, что женюсь. Ты у графини своей ни дня больше не останешься! Анна Арсеньевна – добрейшая женщина, не будет возражать, что я с женой… а нет, так и другую квартиру найдем… А маменька, она против только потому, что боится, будто я учебу брошу. Так я и не брошу! Служить буду и учиться… Мы – потянем, верно, Грушенька?
Глава 28
В которой Софи беседует со своим бывшим женихом и лечит от нервной горячки Элен Головнину
Софи проснулась затемно. Лежала в постели, думала о Туманове. Долго смотрела на постепенно светлеющее небо, наблюдала за тем, как медленно плыла меж чернеющих ветвей яркая звезда. Когда кончики ветвей зарозовели от близкого рассвета, а звезда поблекла, поняла, что больше вылеживать нечего – пора вставать.
Занятий в школе сегодня, в воскресенье, не было, дел никаких не намечалось. Ариша еще с вечера отпросилась наутро в церковь в Неплюевке, где она помогала дьячку прибираться после воскресной службы.
Софи позавтракала хлебом и молоком, налила второй стакан, села за стол, раскрыла любимую еще с детства книгу романов Вальтера Скотта, на время расслабилась, позабыла обо всем.
Стук в сенях застал ее врасплох и ввел в докуку. Посетитель – еще более, почти до невыносимости.
– Петр Николаевич! Петя! Зачем вы… Зачем ты приехал?!
– Софи! Здравствуй!
– Здравствуй и ты, Петя. Проходи, садись. Хочешь молока? Ариша в церковь пошла, я сама тебе налью.
– Молоко, да. Я хочу молока. Пожалуйста. Софи! Я приехал говорить с тобой.
– О чем же говорить, Петя?! Все ясно и окончательно, как… как снег растает… И изменить нельзя. Ты же добрый и хороший, Петя, я знаю. Зачем ты теперь пришел меня мучить?
– Я вовсе не хотел…
– А что ж хотел?
– Я и сам не знаю наверное. Точнее, знаю, но не могу слов подобрать. Это странно, правда, ведь я вроде поэтом себя считаю… Просто мне надо было тебя увидеть, может быть, выпить с тобой молока, понюхать, как у тебя печка пахнет…
– Пьер, перестань немедленно, а не то я сейчас заплачу…
– Плачь! Плачь, Соня! Ты хоть раз плакала? С того дня…
– Я вообще редко плачу, ты же знаешь… Почти никогда…
– Так ты поплачь теперь, а я стану тебя утешать.
– Не надо мне! Не надо мне этого, Петя, слышишь! Уезжай сейчас! И не приезжай никогда больше! Слышишь?!
– Софи! Софи!
– Ежели тебе жениться пора, так женись хоть на ком, Мария Симеоновна тебе подберет. А я тебе – не пара! Не пара, слышишь!
– Софи, успокойся. Ты все не так поняла. Я все понимаю и вовсе не зову тебя немедленно замуж. Ты теперь живешь одна, недалеко, и я приехал просто по-дружески…
– А-а-а… – Софи отняла прижатые к лицу ладони и взглянула на Пьера с откровенным любопытством. – Просто по-дружески, так? Вот оно что…
– Что? – удивился Петя.
– Ты, значит, полагаешь… Я ведь тебе всегда нравилась, Петя, да? Но раньше на мне надо было жениться, а теперь можно вот так, по-дружески… И ездить недалеко…
– Софи! Что ты такое говоришь?! – Петя смешно округлил глаза и поперхнулся молоком.
– Я говорю то, о чем ты – думаешь! – торжествующе сказала Софи, наставив на Пьера указательный палец.
– Ты сошла с ума!
– Возможно, – покладисто кивнула Софи. – Но это же еще упрощает дело, ты согласен? «Она к тому же еще и не в себе…» Видишь, как все хорошо складывается…
– Софи! Ты несешь откровенную чушь и нарочно меня оскорбляешь, чтоб я уехал побыстрее…
– А что ж ты не уезжаешь?
– Я уеду сейчас. Но ты… ты во всем неправа!
– Может быть, может быть, Петя, – Софи устало сгорбилась, положив локти на стол и уперевшись лбом в сжатые кулаки. – Но ты сам виноват – не надо было тебе… Меня больше нет для тебя, Петя. Забудь. Софи Домогатская умерла. Отнеси цветов на ее могилу и забудь. Живи дальше.
– А ты? Ты, Софи?
– Я тоже буду жить. Поверь. Топиться или травиться от горя я вовсе не собираюсь. Но это будет уже какая-то другая, следующая жизнь. Как у индусов… – Софи улыбнулась.
– Я не смогу тебя забыть… – тихо сказал за ее спиной Петя Безбородко.
– Тем хуже для тебя… Нет, для нас обоих, – прошептала Софи.
Студеный ветер распахнул неплотно прикрытую дверь и с размаху шибанул ею об стену. Оба вздрогнули. Где-то далеко, на окраине села завыла собака. Хмурый, напитанный влагой мартовский день быстро катился к своему концу, однако сюрпризы, кем-то запланированные для Софи Домогатской на этот день, еще не окончились.
