Гость не спросил ее, что именно ей известно. Сидел и неподвижно ждал. Молодая невольница тяжело дышала. Грудь ее волновалась, словно в любовном жаре, а ясные глаза затуманивались мглой. Придя в себя, она подошла к окну, вздохнула свободнее и села на шелковую подушку дивана, указав гостю место невдалеке.
Он понимал, что теперь начнется его самое важное и тяжелое задание: сломать священную форму человеческой души. Ибо не столько мысли, сколько форма сильнее всего овладевает душой человека.
Это задание для бывшего отца Ивана было тем более тяжелым, что он и сам еще не покончил с формой, которую должен был уничтожить в ней. Все время его мучил грех отступничества.
Он ясно осознавал, что это самое слабое место, место, в котором уязвимым становилось все дело. Передохнув, он перекрестился и начал:
— Ясной спокойной ночью, когда ветры не дуют ни с Геллеспонта, ни с Пропонтиды, гладкое Эллинское море, посеребренное лунным светом как зеркало, вдыхает в себя запах синей сирени, белых жасминов и красных роз. В этот час Матерь Божья Привратница с Иверской иконы на святом Афоне сходит с ворот на колючие тропки, на широкие пути, на каменные дороги… Идет босая по острым камням, по жестким корням и ищет у тропинок сломанные стебли, подраненных зверьков, ищет горе душ человеческих… Пройдет разбойник с засапожным ножом, пройдет убийца с окровавленными руками, пройдет предатель правого дела — заговорит она с ним и простит все, если заметит в нем раскаяние за грехи…
Молодая невольница сначала даже заслушалась, но прервала речь бывшего монаха:
— Все ли грехи человеческие прощает Богоматерь Привратница?
— Не все, дитя мое. Есть один грех, который не простит даже Богоматерь Привратница с Иверской иконы на святом Афоне.
— Что это за грех?
— Грех против мужа.
— Кто же может простить его?
— Церковь Божья по слову Христову. — Мысль невольницы натянулась как струна, и инстинктивно она поняла тайну участия церкви в мирских делах.
«Значит, он хочет так приковать меня к Сулейману, чтобы после только он имел власть надо мной», — сказала она себе, не зная даже, откуда у нее взялась такая смелая мысль. Она лишь чувствовала, что кто-то с какой-то целью хочет ее опутать, что происходит борьба между ней и кем-то еще, более сильным, но невидимым. Какое-то острое презрение вырвалось из глубины ее души и она ответила:
— А я знаю один грех, который не смеет простить даже церковь Божья.
— Нет, дитя мое! Церковь имеет власть прощать все грехи.
— А ты бы, отец мой, простил предательство нашей церкви, так жестоко гонимой в родном краю, где враги уничтожают православный люд? Если Богоматерь Привратница не прощает измены одному человеку, то как же простить измену целым поколениям и церкви Сына своего?..
Бывший монах побледнел. Единственное слабое место было у него в душе, когда он шел к этой девушке. И именно в это место поразила она его своей невинной душой. Он хотел было сказать ей, что церковь все прощает, если видит раскаяние и неподдельную людскую скорбь. Но не мог открыть рта, так был подавлен этой молодой, чистой девушкой и сидел молча. Молчание прервала она:
— Я сама пойду молиться Богоматери с Иверской иконы на святом Афоне!..
Он даже не попытался объяснить ей, что это недопустимо, ибо еще прапрадед нынешнего султана Магомет постановил по просьбе святоафонских монахов не допускать женщин в их монастыри. И с того времени указ султана ни разу не нарушался. Подобного же правила придерживались все христианские цари со времен Константина.
Он думал: не поколебалось ли что-то в этой девушке? Отчего ей захотелось просить отпущения грехов у всепрощающей Богоматери Привратницы с Иверской иконы на святом Афоне?
Он понимал, что на этот раз сказал достаточно. Чувствовал, что сам был уязвлен в самое больное и слабое место своей искалеченной души. Но, очевидно, каким-то образом он ранил и душу этого ребенка, хотя и не знал, чем и как. А душа человека удивительна: она таинственнее дебрей пущи, морских глубин и небесного простора. Ведь непостижимый Создатель этих чудес дал душе человека свободу воли, выбор между добром и злом, между верностью и вероломством. И этим сделал душу подобной себе.
А в душе Насти пробивалось, как горячий ключ, отчетливое желание пойти на покаяние к Богоматери Иверской иконы на святом Афоне. Пойти исповедоваться в своих искушениях и попросить совета. Ведь кого еще могла она просить в стенах этого дворца, при входе в который, на черных воротах Баби-Гумаюн, торчали окровавленные человеческие головы…
Удивительна связь мужчины и женщины, имя ему — тайна. Глубину этой тайны познала только церковь. Поэтому не разглашает ее и зовет таинством.
Молодой Сулейман попробовал еще раз освободить свои чувства и мысли от чар белокожей девушки. Он прошел по другому крылу своего дворца, посетил свою первую жену и успокоился.
Но как только явился Мухиддин Сирек со своим отчетом в порученном ему деле, Сулейман снова забеспокоился… Каковы были результаты? Какую весть принес ему старый друг?..
Мухиддин подробно пересказал султану все, что узнал от бывшего монаха.
Любопытство султана росло. Он спросил старого Мухиддина, что тот думает об итогах предприятия.
— Ничего нельзя еще думать, — сказал старик. — Это прекрасная девушка.
— Но что делать, если она будет настаивать на поездке на Афон?
— Думаю, что раз предыдущие правители противились чудным капризам женщин, придерживаясь предписаний своих отцов, то воспротивится и султан Сулейман. И еще я бы посоветовал прислушаться к тому, что скажет муфтий Кемаль Пашазаде.
Султан вовсе не был уверен, что сможет воспротивиться, хотя и не представлял себе того, как можно нарушить предписание предков. Но эта неуверенность так его раздразнила, что он сейчас же приказал сообщить молодой Хюррем о своем посещении. Он решил держаться с ней холодно и не уступать ее афонским капризам.
Уже в коридоре, по которому он шел в покои Эль Хюррем, ему стало заметно, что служанки и евнухи смотрят на него иначе, чем раньше: с каким-то напряженным вниманием и чрезвычайным любопытством. Любопытство было так велико, что прислуга даже не особо старалась как следует кланяться, чтобы только пристальнее приглядеться к нему. Но вместе с тем это любопытство передалось и ему.
Евнухи, стоявшие у покоев Эль Хюррем, отворили ему двери так странно, будто уже не он был здесь главным лицом, а та белокожая невольница, к которой он шел!.. Он усмехнулся, как, наверно, усмехается лев, проходя около мышиной норы.
