Вот я сейчас туда и поеду. Сюда заехал узнать, нет ли новостей.
— Куда сейчас поедешь? Что ты? С утра и едь. Отдохнуть надо, нечего горячку пороть, — возразила Домна.
— Ты, Еремей, не глупи, мать правильно говорит. Коня загонишь, сам надорвёшься. Переночуй. Хочешь, с Ланом во дворе, а то, может, к матери пойдёшь?
— Нет, тогда с Ланом.
— Ну вот и договорились… Ну, Малой, занятную вы, оказывается, штуку с Ёрой нашли. И занятную, и дорогую. Что это, знающий человек и сам не определил. Что-то из девичьего украшения. Оторвался кусок. Чистое золото с каменьями. Вот мы с Ланом на этот кусок, правда, ещё чёлн продали — добавили, обменяли двух коней. Вот так, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Завтра одного коня Мамалыхе поведём… Всё, глаза закрываются. Пойдёмте отдыхать…
— Как там в городе? — не удержала любопытства Домна, когда уже лежали на лежанке, поторопилась спросить у мужа, пока он ещё не захрапел.
— В городе? — сонным голосом переспросил Ивар. — Переполох в городе. У князя сын пропал. Махонький совсем. Кто-то предателем оказался. Нянька, должно быть. Но толком ничего не знаю. Держат в тайне, боятся. Вроде князь ищет. Не хотел отпускать Еремея, ему сейчас дружина верная нужна. Да Еремей сказал, что, может, что узнает. Может, больше пользы принесёт, коли по дорогам поездит, да повыведает…
Ещё до свету Домна встала, собрала Еремею кошель, вышла во двор его проводить, а его уж и след простыл. Уехал, видать.
— Лан, — толкнула сына в плечо, — а Еремей где?
Лан сел, поглядел по сторонам, заморгал непонимающе:
— Не знаю. Тут был.
— Был, да сплыл. Ладно, сынок, спи. Рано ещё.
Домна вышла за ворота, поглядела на пыльную дорогу, на спящее в такую рань селение.
— Эх, Еремей, ну что ж ты? Хоть бы хлеба краюху взял, — помолчав, добавила, — удачи тебе.
Когда первый раз Лябзя тихонько толкнула покосившуюся дверь не менее покосившейся лачуги бабки Власы, её колени дрожали. И руки тоже. Она делала большие усилия, чтобы не развернуться и не убежать что есть духу подальше от старой ведьмы. Страшные думки вьюжили в голове, и самые зловредные по каким-то каналам проникали в сердце и больно жалили его. Что, если вместо помощи, Власа наведёт на неё порчу? А как быть, если у неё в гостях собралась нечистая сила и ринется на гостю? Вернётся ли она вообще домой?
Ни за что бы не пошла к колдунье, если б не великая нужда. Тридцать лет ей уже, а всё в девках. Родители давно рукой махнули, ребятишки дразнятся, с гулянок общество гонит. Разве это жизнь? А стоит чуть разобидеться, тут же смеются, мол, нет никого злее осенней мухи и бабы-вековухи. И что? Ей до смерти это терпеть? И раз не нашёлся жених до сих пор, значит, она его сама будет искать. Большую надежду положила на Власу. Всем известно, что ворожба в этом деле — первая помощница. Так, вроде, думать полагается?
Годочков пять назад приходила уже сюда. И не раз. Топталась часами перед лачугой, но зайти так и не решилась. Но теперь… надо.
Власа встретила неприветливо, но не прокляла с порога, что уже хорошо, а даже неохотно согласилась помочь. Долго шептала, ворожила, плевала да капала, поднесла Лябзе, наказала долить в питие нужному человеку.
Несла Лябзя кухлю в вытянутой руке, боясь споткнуться и выронить ведьмин гостинец. А куда его спрятать — об этом не подумала. Домой страшно идти, там любопытных глаз много — заметят, решила до времени укрыть его в роще. Выбрала берёзку поприметнее, вырыла у ствола ямку, туда и схоронила кухлю с ведьминым средством.
Дома задумалась, кого себе в суженые выбрать. Перебрала всех окрестных мужиков — не выбрала. Решила и тут положиться на удачу. Вот на следующий день оделась понаряднее, села на лавке у колодца, загадала, кто третий из холостых мужиков, старше тридцати годов пройдёт мимо, тот её суженый. Народ в будний день на колодец ходит часто, но в основном бабы. Останавливаются, заговаривают с Лябзей, та молчит. Не разговорчивая нынче. Не до баб, мужиков высматривает.
Первым прошёл дед Вихор. Испугалась, что не продумала другую деталь: жених должен быть моложе пятидесяти годов. Скорректировала условия. Вторым прошёл Михей. Долго задумчиво смотрела вслед, впервые оглядывала его с точки зрения потенциального, хоть и не состоявшегося жениха. Михей — мужик серьёзный, вдовый. Живёт со стариками родителями и тремя детьми. Работящий. Может, и жаль, что третьим не прошёл. Ладно, подождёт следующего.
Сердце тут от волнения заколотилось где-то в глотке, глаза зыркают по сторонам, аж заслезились. Идёт кто-то. Торопливо протёрла кулаком мешающие обзору слёзы, присмотрелась — Ерпыль. Вот так суженый. Такого добра задарма не надо. Да холостой, зато детей развёл по селению, никто и не разберёт, сколько их у него. Говорят, что и Пыря свою Агнию от него нагуляла. Да из него муж, как из блохи шуба… Но, с другой стороны, получается судьба?
Стала торопливо рассуждать, что первого деда Вихора можно было не считать — стар. Убрала со счетов деда, получилось, что Ерпыль второй. Вздохнула облегчённо, стала вновь третьего ждать.
Что-то долго никого нет. Ребятишки гоняют туда-сюда, да бабы лезут с разговорами. О, появился кто-то. Тьфу ты, Ерпыль возвращается. Да что ж ему дома не сидится! Что ж делать?
— Ерпыль! Ну-ка, остановись на минутку.
— Чаво? — отозвался Ерпыль не поворачивая головы.
— А сколько ж тебе годков будет? — спросила Лябзя, надеясь, что верхний предел он возможно уже преодолел.
Ерпыль остановился. Медленно повернулся к Лябзе и внимательно посмотрел на неё. Та тревожно заёрзала. У Ерпыля поползли брови кверху, и образовалась кривая улыбка.
— Ты чего это, Ерпыль?
— Голубка, моя. Да чего ж ты тут одна сидишь, скучаешь? Что ж я раньше не замечал твоей красоты неотразимой? — и он направился к престарелой девицы таким нахрапом, что Лябзя поняла, что она его ни за что не остановит. Сердце её ещё разок ёкнуло, и она дробной рысью побежала домой, время от времени оглядываясь. Суженый стоял — руки в боки и смотрел вслед. Только этого и не хватало!
Лябзя была девицей целомудренной, и, в некотором смысле, это было одной из причин, по котором она засиделась в девках. В молодости парни не раз сетовали, что к ней «на хромой козе не подъедешь», все заигрывания она встречала, как атаку врага, и ухажёров не раз отталкивала своей непримиримой строгостью. Бабка, бывало, у виска пальцем крутила, «дура, поддайся, вековухой останешься».
