— Вы хотели видеть меня мертвым! — прервал он, повышая голос и заглушая ее возражения. — Первая попытка провалилась, так вы с помощью Келшелла подговорили Байбери на вторую. Возможно, вам интересно узнать, что на сей раз вы оказались на волосок от успеха. Он чертовски искусный фехтовальщик, лучший, с каким мне когда-либо приходилось драться, и I если бы не случайное везение, не вести бы нам с вами сейчас эту милую беседу.
— Вы одолели его? — Голос Антонии упал почти до шепота. — Джеррен, он … не умер?
— Ранен, но поправится. А мне пока не время покидать страну. Возможно, вам этого и хотелось бы, но, увы … примите мои сожаления и соболезнования.
— Что ж, возблагодарите судьбу и за это. — Голос ее дрожал. — Жизни вашей никогда ничего не угрожало. Только самолюбию.
В его глазах было такое жалящее презрение, что она отшатнулась, как от пощечины.
— Умоляю, избавьте меня от своего лицемерия. — Тон был таким же жалящим, как и взгляд. — Мы оба знаем, что вы ненавидите меня и желаете мне смерти. Что же касается утреннего поединка, то неужели вы думаете, опытный дуэлянт не видит конечной цели противника, не понимает, что его намерены именно убить? Да если б я даже и не понимал, если б до этого никогда не дрался всерьез, то Байбери, явившись к месту поединка в карете, запряженной четверкой лошадей, и багажом, аккуратно сложенным сзади, достаточно ясно дал понять, чего добивается. И разделавшись со мной, уже был бы далеко на пути к побережью прежде, чем его успели бы задержать.
Антония в смятении упала на диван, закрыв лицо руками, охваченная ужасными подозрениями. Вспомнила, как Роджер Келшелл предлагал ей отомстить Джеррену, возбудив вражду между ним и Байбери, как уверял, что о фатальном исходе их ссоры не может быть и речи. Так значит, он знал, что все будет не так. Он обманул ее, использовал в своих целях, едва не заставив совершить то самое преступление, в котором Джеррен несправедливо обвинил ее. И следом пришла другая, ужасающая мысль: если правдой оказалась эта попытка, то почему бы и не предыдущая?
— Господи, прости меня, грешную! Что же я натворила? — Антония подняла к мужу бледное, как смерть, лицо. — Джеррен, клянусь небом, я …
— Вот уж не нужно, — грубо прервал он, — без всякой цели приносить ложные клятвы. Я все равно не поверю, даже если вы поклянетесь на Библии. Больше всего мне хотелось бы немедленно отправить вас в Келшелл-Парк, но поступить так означало бы только подтвердить эти проклятые сплетни о вашем романе с Байбери. А посему вы останетесь в Лондоне до тех пор, пока не утихнут все слухи.
— До тех пор?.. — В голосе Антонии было отчаяние. — Неужели вы и в самом деле хотите отослать меня туда? О, нет! Прошу вас, не делайте этого!
Он удрученно смотрел на нее.
— Господи, и зачем только я вообще увозил вас оттуда! Лучше бы мне было прислушаться к советам вашего дедушки, ибо он оказался куда мудрее, чем я считал. Но во второй раз я уж не ошибусь. Вы отправитесь к нему, как только я сочту, что время пришло. Это, по крайней мере, положит конец вашему участию во всех кознях и заговорах против моей жизни.
Утром, так рано, как только позволили приличия, Антония послала за экипажем и велела доставить себя в дом дяди. Он принял ее, как всегда, в кабинете и, восседая за письменным столом, молча, не шевелясь, выслушал все горькие обвинения в свой адрес. Откинувшись на спинку кресла, а локти поставив на подлокотники, размеренно постукивая о ладонь изящным моноклем в золотой оправе, он из-под полуопущенных век наблюдал, как она в гневе расхаживает перед столом взад-вперед. Вид у него был равнодушный и даже несколько насмешливый.
— Мне хотелось бы, милое дитя, чтобы вы сели, — протянул он наконец. — Вы, конечно, обворожительны, да только слишком я стар и нахожу утомительным ваше неугомонное хождение.
— И это все, что вы можете сказать? — Она остановилась перед ним и положила руки на край стола. — Так, значит, вы отрицаете, что обманули меня? Что капитан Байбери должен был убить Джеррена?
— Не вижу смысла в отрицании, — скучающим тоном произнес он. — Да, я возлагал надежды — и немалые, надо сказать, — на то, что Джеррен будет убит, и он действительно чудом избежал смерти. Да он у вас, милая, просто заговоренный.
— Вот и хорошо, ему это необходимо, коль скоро вы строите против него козни. — И она с горечью добавила: — Полагаю, не станете отрицать, что нападение в угодьях Финчли — тоже ваших рук дело?
Он кивнул:
— Не стану. Правда, в тот раз у меня еще не было намерения втравлять в это и вас.
— Уж не прикажете ли рассыпаться в благодарностях? Боже мой, до чего же глупо было тогда лететь к вам за сочувствием! Я и прилетела прямиком к вам в лапы, не так ли?
— Не думаю, что вам следует упрекать себя за это, — успокаивающе произнес он. — Я все равно узнал бы о случившемся. Вам никогда не приходило в голову поинтересоваться, а откуда же мне стало известно о намерении Сент-Арвана вернуться из Барнета в тот же вечер?
— Разумеется, кто-то сообщил вам. И есть только один человек, который мог это узнать. Если она подслушивала у дверей наш с Джерреном разговор. Вы подкупили мою горничную, чтобы она шпионила за нами.
— Да, нечто в таком роде, — признался он, чуть улыбнувшись. — Для достижения моих целей мне нужно было точно знать, как обстоят дела у вас с мужем.
Антония медленно опустилась в кресло. Она уже несколько успокоилась и хорошо понимала, что необходимо собраться с духом и мыслями.
— А вашей целью было, конечно, то, в чем так убежден все это время сэр Чарльз? Завладеть его состоянием?
Улыбка стала чуть шире, но в светлых глазах зажегся холодный огонек гнева.
— Состоянием, принадлежащим нам по праву. Мой отец был наследником сэра Чарльза.
— До тех пор, пока сэр Чарльз не возымел дерзость жениться и даже завести сына! — В голосе Антонии слышалась издевка. — Вы говорите так, будто он обманом лишил вас того, что вам принадлежало от рождения. А я, дядюшка, нахожу это смехотворным.
Роджер так резко вскочил на ноги, что свалил кресло; улыбку как ветром сдуло, а глаза бешено засверкали.
— Но еще более смехотворно, когда сорокатрехлетний мужчина теряет голову при виде девчонки почти вдвое младше! Хорошенькой, глупенькой пустышки, которая не принесла за собой хоть какого-нибудь состояния! Мне было двенадцать лет, когда родился Энтони, и я хорошо помню, как сразу переменилась моя жизнь. Пока отец оставался наследником сэра Чарльза, все было прекрасно, но потом… — Он умолк, с явным усилием подавив неожиданный взрыв чувств. — Впрочем, вы же не можете правильно оценить ситуацию и потому этот разговор беспредметен. Бедность, милая Антония, — это одна из болезней, которой вам никогда не приходилось переносить.
