Вот и тянул Иван Васильевич сколько мог. Дотянул до того, что Филиппа обездвижило. Лежал колода колодой – правая сторона не подчинялась, лицо перекосило.
И тут София допустила очередную ошибку, она не стала навещать больного митрополита, хотя и не была ему нужна.
А вот великая княгиня Мария Ярославна стала, почти каждый день бывала, подолгу подле постели сидела, прошлое вспоминая и успокаивая. Отогревалось митрополичье сердце от этих бесед, хотя сам говорить не мог.
И великий князь тоже приходил не раз.
Митрополит умер в начале апреля. Вся Москва хоронила, не было только… великой княгини. О Софии попросту забыли, а она сама не напомнила, вот и сидела в тереме, несмотря на теплую уже погоду. Чужая…
Вскоре в Москву приехала частая и желанная гостья – младшая из дочерей княгини Марии Ярославны Анна Васильевна, жена рязанского князя, любимая сестра Ивана Васильевича, хоть и на десяток лет его младше.
Анна Васильевна была хороша собой и очень похожа на старшего брата. Рослая, сильная, с достоинством несущая свою красоту, она всем взяла – была не просто разумна, а толкова, как не всякая женщина.
– Ну, братец, хвастай своей женкой-византийкой.
Иван чуть нахмурился:
– Нечем хвастать. Римлянка она и есть Римлянка! Что есть женка, что нет ее – все едино.
Он с досадой шваркнул кубок на стол, словно тот был виной его семейных бед.
Княгиня перекрестилась, прошептала молитву, потом крепкая ручка легла на рукав княжеского кафтана:
– Полно тебе, так Богу угодно было. Не ропщи, сын у тебя вона какой вымахал, я уж на что не мала ростом, а Ванюше твоему по плечо! Моим мальчишкам его не догнать.
Иван Васильевич усмехнулся:
– Ты только его Ванюшей не кличь, великий князь все же. Он у нас Иван Молодой.
– Чтоб соперничества не было, соправителем назвал?
– Все-то ты, сестричка, понимаешь. Где бы мне такую умницу взять в жены?
– У тебя же есть?! – ужаснулась Анна.
– Есть…
Анна заглянула в глаза брату:
– Рассказывай, что не так. Может, по-бабьи подскажу что?
Никогда Иван никому не жаловался, все брал на себя и все решал сам.
С детства был приучен советоваться, но советы лишь выслушивал, на то они и советы. А уж чтобы попечалиться кому – такого не бывало, а тут вдруг рассказал. Матери ни за что не смог бы, а сестре Анне мог.
Перед ним сидела мудрая женщина двадцати трех лет, у которой в жизни все хорошо: любимый муж, трое сыновей, свое княжество Рязанское, которое она успешно расширяла, уважение подданных… И любимый брат – великий князь Московский, сильный, умный правитель – открывал ей свои семейные тайны.
Говорил о том, что не ждал любви в этом браке, ведь женился по расчету, не на деньгах, но на крови, на имени. Когда соглашался сватать, рассказывали о византийской царевне как о скромной сиротке, которая из милости живет у богатого папы римского. Казалось, приедет настрадавшаяся девушка, сердцем в Москве отогреется, будет помощницей Марии Ярославне, но явилась заносчивая латинянка, пусть и крестившаяся заново. В Новгороде сразу же с Борецкими связалась, сначала подумал, что от незнания, но она и в Москве продолжила вмешиваться не в свои дела. Что ни день, то куда-то нос сунет – то ей не так, это не этак.
Привезла с собой толпу распутных языкастых баб, вызывающих одни нарекания, стала свои порядки заводить, не спрашивая о тутошних. Не знает, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят? Так ведь подсказывали – не слушает же!
– С митрополитом и без того каждый день сталкиваюсь, так еще жена помогала. Для своего приданого отдельное место вытребовала, словно для того привезла, чтобы обратно увезти.
– А ты и не против? – прищурила глаза Анна.
– Чтобы увезла? Не против, сам бы столько же дал, чтобы только избавила от своих глупостей. Не до нее, Аннушка. Сама ведаешь, сколько дел и забот у князя, особенно такого, как я, у которого кроме ордынцев, Казимира и новгородцев еще и собственные братья норовят если не нож в спину всадить, так подножку подставить, чтобы на лестнице свалился и шею свернул. Ты нашу семью знаешь, кабы не мать, давно в горло друг другу вцепились. А тут еще жена вместо помощи и приветливости вечно чем-то недовольна. Латинянка она и есть латинянка.
Анна поморщилась:
– Слышу только обвинения, братец. А хорошего что о ней сказать можешь?
– Есть и хорошее. Умна, грамотна, толкова во многих делах и суждениях. Решительна, за словом в карман не лезет.
Иван встал и стоял у небольшого окна, хотя ничего не было видно – темно на улице.
– Не ждал, что мачеха Ивану матерью станет, взрослый он уже, не нужны ему бабьи ласки, а до девичьих тоже пока не охоч. Но она и с пасынком не мирится, смотрят друг на дружку волками. Чего не хватает? Злата, серебра, мехов, шелков, слуг, каменьев драгоценных – всего же вдоволь.
– А ласки твоей?
– Что? – изумился брат.
Анна подошла, встала рядом:
– Знаешь, братец, женщине иногда мужниной ласки не хватает.
Иван дернул плечом:
– Я в тереме не сижу, не до того. А в опочивальне у нее бываю, как мужу положено.
– А когда приезжаешь, к кому первому идешь – к матери? К сыну?
– А к кому же?
– Ты от жены душевной близости ждешь, а откуда ей взяться, если ты за все время нашего разговора женку по имени не назвал? Как зовут-то хоть, помнишь?
Теперь князь замер, вдруг сообразив, что и впрямь никак не называет Софию. Анна поняла замешательство брата, продолжила давить на него:
– Вот то-то и оно! Сам как к чужой относишься, а ждешь, что любить будет.
– Она и есть чужая! И любовь мне ее не нужна, не мешала бы, – взъярился великий князь. – В Новгороде едва в ворота вступила, к Марфе Борецкой побежала, никого из моих людей с собой не взяв. Легата папского Бонумбре этого пока не выставил взашей, при себе держала. К чему ей латинский пастырь, ежели в греческую веру перешла? Братьев Траханиотов все науськивала, чтоб на унию меня уговаривали. С митрополитом в спор ввязалась. Какое уж тут доверие, ежели новообращенная княгиня с митрополитом о вере спорит? Никакого уважения ни к кому нет! Княгиню Марию Ярославну только и слушает, так ведь та все ее уговаривает, слова поперек не скажет. Предупреждал меня дьяк Курицын, что змея едет, надо было еще из Новгорода ее обратно вернуть, когда с врагами моими, еще женой не став, тайные беседы вела. А я решил, что дальше терема не пущу, потому мешать не будет. Но змея и есть змея – ее хоть как запирай, все одно в щель вылезет.
Анна покачала головой:
– Вижу, наболело у тебя на душе. Мать-то что говорит?
– Я с ней о том бесед не веду, не хочу волновать. Ни с кем не веду, только с тобой вот откровенно так. Устал кроме врагов Московии еще и со своими семейными воевать. А женка-змея под боком и того тошней.
