Нет, не терпеть, она все равно изменит окружающий мир, и Иван за это спасибо скажет!
Поговорить с сыном из-за его невыполнения супружеских обязанностей Мария Ярославна не успела: едва вернувшись в Москву, Иван Васильевич отправился в покои жены, но вовсе не для милования с ней.
По тому, как резко открылась дверь и сенные девки с мышиным писком бросились врассыпную, было понятно – идет князь, а по тому, как смотрел он сам, – что что-то случилось. Темные очи Ивана Васильевича метали его знаменитые молнии, которых не выдерживал никто.
Повинуясь приказу правителя «Все вон!», присутствующие исчезли, словно их и не было. София с тревогой смотрела на мужа, не решаясь спросить, чем тот разгневан. Неужели донесли о ее веселье? Иван сказал сам, вернее, сначала спросил:
– В Новгороде с боярыней Марфой Борецкой встречалась?
Княгиня изумилась: когда это было, да и что в том такого? Но ответила лишь кивком:
– Да.
– Из Москвы ей писала?
Ах, вот в чем дело – в письме в Новгород…
– Писала. – София выпрямилась, даже голову вскинула. Она не чувствовала за собой вины в том, что беседовала с боярами в Новгороде и в письме тоже. Что здесь дурного?
– О том, что Борецкие – главные враги Москвы в Новгороде, знаешь? – Глаза Ивана Васильевича уже не метали молнии, но прищурились, не суля ничего хорошего.
– Не враги они, просто унию хотят.
– От православия отложиться и к Литовскому князю Казимиру в услужение пойти! А Псков всем на разграбление сдать, чтоб не мешал. Ничего не знаешь и не понимаешь, так хоть не вмешивайся! Пригрел змею на груди, помощницу Борецких в собственном доме!
Иван Васильевич нависал над ней с высоты своего роста, но София, не чувствуя вины, смотрела прямо.
– Я никому против Москвы и тебя, князь, не помогала и помогать не буду. А что Борецкой писала, так чтобы передала от меня привет девушке, которая мне еще от Рима прислуживала.
Тон супруга стал ледяным:
– А того не ведаешь, что бояре в Новгороде письмом размахивают, мол, княгиня, которая здесь так милостива была, в Москве обижена и помощи просит? Не понимаешь, что каждый твой шаг, каждое слово против меня и Москвы использовать могут? Если не понимаешь – молчи и сиди в своей горнице. Хотя ты и без того носа из терема не суешь, по Москве уж болтают, что немощна великая княгиня.
Вот теперь и София разозлилась:
– Я должна думать не о том, что хочу сказать, а о том, как это кто-то истолкует?
Ей хотелось объяснить Ивану, что вовсе не желала ничего дурного, напротив, хотела бы примирить Новгород с Москвой, а наружу не выходит, поскольку не привычна к морозам… Но ничего этого сказать не успела, князь взревел:
– Должна! Ты не сенная девка, от болтовни которой немного убудет! Ты великая княгиня и царевна цареградская, о каждом своем слове и шаге думать должна и теперь, и впредь! А не можешь, так и впрямь скажись недужной и сиди в своих покоях.
Он шагнул к двери и уже оттуда приказал:
– Из терема ни ногой! Своих распутных баб приглашать не смей! Никому не писать и ни с кем не разговаривать! – Презрительно смерив жену с ног до головы, фыркнул: – Русский учи. Который месяц на Руси, а беседы на греческом ведем. Ты княгиня Всея Руси, а не римская шлюха!
Значит, все-таки донесли о танцах!
Дверь грохнула так, что открыли ее потом с трудом. И не сразу, перепуганные служанки долго прятались по углам.
У Софии в голове билась одна мысль: он больше не придет.
Немного погодя эта мысль сменилась другой: да кто он такой, этот «князь Всея Руси»?! Данник ордынского хана, княжество крошечное и нищее, того и гляди, одна Москва останется! Земля по полгода покрыта снегами, люди дикие, князья и бояре тоже! Латынь и греческий ему не нравятся… Ишь ты какой! Да на латыни вся Европа ученая говорит, а по-русски кто? Только вот эти дикари, что еще и лица воротят от византийской царевны и от всего римского.
Теперь София даже жалела, что не устроила праздник с танцами и песнями.
В Риме она гневаться просто не имела возможности, была приживалкой, которой сердиться не полагалось, а здесь стала великой княгиней и хозяйкой. Но первый же гнев выплеснулся страшными болями в висках и темени. Чем больше думала, тем сильней злилась и тем сильней становилась головная боль. Голову словно распирало изнутри.
София впервые столкнулась с особенностями своей головы, ее утолщенный череп давил на мозг, когда к тому приливала кровь, от этого появлялись страшные головные боли. Чем сильней гнев, тем больше приливало крови, тем больней становилось, боль вызывала новый гнев, и все повторялось по кругу. К счастью, за все следующие годы у нее не случилось разрыва сосуда в голове, не то умерла бы в мучениях. Но гнева великой княгини окружающие боялись до смерти, не умея справиться с ним и накатывающей болью, София становилась страшна и не жалела никого. Тараканы по щелям прятались, а уж о слугах и говорить нечего.
Один человек не боялся – ее муж Иван Васильевич, прозванный современниками Грозным и Великим. Великого князя жениной истерикой не проймешь, он и не такое видел.
Софию посадили под замок, позволяя выходить только в церковь, да и то под надзором. Гликерию убрали, девки вокруг княжьи и говорившие только по-русски. Из женской обители пришла монахиня, знающая греческий, принялась учить княгиню русскому. Инокиня Ефросинья строгая и неприветливая, но София поняла, что лучшей не будет. Нужно поскорей выучить основные слова, чтобы понимать и уметь говорить, тогда эту сухую колоду уберут.
И снова она клялась самой себе, что сумеет изменить этот мир на свой лад, все перетерпит, ей не привыкать терпеть и подчиняться, будет долго думать, но найдет способ встряхнуть это сонное боярское болото.
Много лет в Риме она училась и ждала, когда изменится ее судьба. Теперь тоже будет учиться, но ждать не станет, София уже поняла, что судьбу придется менять самой, только пока не знала как. Значит, следовало подумать. А это делать ей привычно, как и терпеть.
– Я еще приду к настоящей власти в этой сонной Москве! Будет по-моему, будет. – И неожиданно для себя добавила: – И Московия могучей станет.
Если бы она знала, как совпадают ее собственные устремления с желаниями и стремлениями Ивана Васильевича… Великий князь уже столько лет крепил свое княжество, утверждал право великого князя быть над остальными, объединял русские земли и подчинял новые. А уж о данничестве Орде и вовсе не помышлял, данником только числился, недаром ордынский наместник в Москве Мамат-хан на злость изошел, ведь великий князь войско свое крепил и собор новый решил строить, а дань уже много лет не давал, отговариваясь нехваткой денег.
