Но об этом София не задумывалась: что ей старания мужа, если тот родился и вырос в русской глуши и новых веяний Рима не знал? Дикарь, что с него взять?
А вот упоминание о тяжелой руке Ивана Васильевича неприятно холодило душу. Неужели князь способен поднять на жену руку?
И без того не высовывавшая нос на мороз, София уже второй месяц сиднем сидела в своих покоях. Сундуки с книгами и римскими нарядами унесли, оставалось учить русский и вышивать. Сидя за пяльцами у покрытого морозными узорами окна или возле большого поставца с пятью восковыми свечами, от которых светло как днем, она делала стежок за стежком, повторяя при этом русские слова и фразы, которым учила еще Настена.
Где ты, Настена? Вот кого в собеседницы, та быстро научила бы всему…
В следующий раз в церкви, увидев дьяка Курицына, сделала знак, чтобы подошел. Попросила:
– Федор Васильевич, я в Новгород не самой Марфе Борецкой писала, а чтобы она весточку передала моей знакомой. Мне еще в Риме прислуживала русская Настена, она в Новгороде осталась. Хорошо прислуживала, многому научила, многое объяснила. Настена не униатка и не бунтарка. О ней у Василия Саввича узнать можно, ему до меня служила.
Курицын кивнул, не понимая, к чему княгиня все это говорит. А та продолжила:
– Настена в Новгороде должна была замуж выйти, потому и ушла от меня. Ее бы ко мне… Разумна, ловка, пользы много было бы. А муж у нее должен быть кузнец, тоже применение найдется. Я великого князя просить не могу, не верит. Узнали бы вы?
Дьяк снова кивнул:
– Поспрашиваю. Да только ежели замужем она, то не до прислуги будет, детки небось. Но узнаю.
Когда через несколько дней сенная девка вдруг сообщила, что княгиню требует к себе князь, София решила, что из-за этой просьбы. Но тут уж она за собой вины совсем не чувствовала. Просить самого князя не могла, тот в ее покоях давно не появлялся, потому и обратилась к дьяку Курицыну, всем известно, что это правая рука Ивана Васильевича.
Девка сказала, что наряжаться не надо, князь приказал прийти как есть.
Накинула шубку и большой плат, вышла на крыльцо. За ночь снега насыпало, дорожки протоптали и расчистили, но сугробы вокруг по пояс. Легкий морозец, яркое солнце, синее, словно чисто вымытое, небо с несколькими белыми кудряшками облаков… София вдохнула полной грудью и замерла от восторга. Хорошо-то как! Немного постояла и побежала в палаты, куда звал Иван Васильевич.
От солнышка, от чистого воздуха стало легко и весело, она не боялась гнева великого князя, поскольку вины за собой не ведала.
Иван Васильевич с изумлением окинул взглядом жену. Софии очень шел княжеский наряд, темные глаза под бровями вразлет и пушистыми ресницами весело блестели, на щеках от мороза легкий румянец, пухлые губы алы… Кажется, она ничуть не расстроена своим затворничеством.
Князь с трудом справился с желанием увлечь жену совсем в другие покои, только посмотрел зовуще, но тут же жестом пригласил к разложенным на лавкам богатствам:
– Легат папский Бонумбре и посол твоих братьев Дмитрий Грек завтра в Рим возвращаются. Дмитрия с удовольствием при себе оставил бы, но он сам вернуться хочет, семья там. А вот легата, не взыщи, взашей гоню. С нашим умником Иваном Поповым спорить отказался, мол, книг у него нет, словно без книг сам истины не ведает, а по церквам да площадям пошел проповедовать свою веру. К чему это? Раз предупредили, другой, а потом крыж снова отняли и пообещали самого побить. Все одно не понял, что я хоть и с почетом принимаю, но московитов будоражить не дам!
София слушала молча. Что она могла сказать? Бонумбре не спрашивал у нее разрешения и даже согласия на проповеди, они давно не виделись.
Но Иван Васильевич, видно, не ждал возражений, он показал на богатые дары:
– Выбери, что от твоего имени отправить папе Сиксту и твоим братьям.
– А что можно?
– Да хоть все! – усмехнулся князь.
Ах так?
– Тогда пусть все и отправят.
Снова хмыкнул Иван Васильевич – эта женщина его стоила.
– Добре, разбери, что для братьев будет. Дьяк Мамырев все запишет и отправит.
Сказал и ушел, словно остальное его не интересовало. Зато появился Мамырев. София обрадовалась старому знакомому:
– Василий Саввич!
Раскланялись, Мамырев тоже был рад встрече. Распределили дорогие дары пополам: одну половину его святейшеству, вторую – братьям на двоих. Все равно София усомнилась:
– А не много ли? Государь предложил хоть все, а я все и взяла.
– Раз согласился, значит, так и быть. Казна московская не обеднеет.
София спросила о Настене, сказала, что беседовала о ней с Курицыным, мол, вот кто хорошо мог бы обучить ее русскому. Василий Саввич нахмурился:
– Недужна Настена. Побил ее любимый муж, да так, кто едва ли выживет. А девку я тебе другую найду такую же – толковую и добрую. Завтра же пришлю Олену.
В тот же день София прощалась с Дмитрием Ралем и епископом Бонумбре. Просила передать, что у нее все хорошо, что счастлива, страдает только от холода, потому сидит взаперти в своем тереме, там тепло…
София очень ждала мужа вечером, надеясь, что его зовущий взгляд не был зряшным. Но Иван Васильевич не пришел. Над Москвой князь волен, над людьми своими, коих много, тоже волен, а вот над собой нет. И Москва, и люди, и ближние рубежи, и дальние забот требуют столько, что для себя и своей княгини времени не остается.
София обиделась…
Обиду не развеяла даже присланная дьяком Курицыным Олена. Она была и впрямь похожа на Настену: синие омуты, очень толстая коса, ловкость и приветливость. А еще толковость, обучение русскому языку пошло куда быстрей.
София допустила ошибку, она отказалась от Ефросиньи, присланной митрополитом, надменно объявив, что простая холопка и то толковей его инокини. Не стоило бы так с митрополитом Филиппом, но София не задумалась о последствиях. О том, что государыня не уважает митрополита, знала уже вся Москва. Иван Васильевич злился: одно дело, когда он спорил с митрополитом по делу, но совсем иное вот такая глупость со стороны княгини, которую народ и без того не государыней зовет, а Римлянкой, подчеркивая ее отстраненность.
Князя брала досада на заносчивое поведение жены, неужели не понимает, что делает зло и себе, и ему? Не желая выговаривать, он предпочитал находить повод не бывать у нее в покоях.
Митрополит же заболел, предчувствуя беду, он просил отпустить в обитель, но у Ивана Васильевича пока не было достойной замены митрополиту Филиппу, как ни спорил с ним, но договариваться удавалось, каков будет следующий? Московскому князю откровенно хотелось взамен ростовского епископа Вассиана, но остальные желали коломенского Геронтия, с которым у Ивана Васильевича взаимная неприязнь. Бывает такое, когда два достойных и сильных человека почему-то друг друга не любят.
