Не исключено, что такую же власть его мать имела над отцом. Клейтон никогда не мог понять, почему отец постоянно разрешал ей вернуться, принимал ее. Как-то раз ее привез к дому бывший любовник, но отец все равно позволил ей войти. И если чувства, которые он сейчас испытывал, имели ту же природу…
Нет! Он тогда отца не одобрял, и сейчас ничего не изменилось. Здесь было что-то иное…
Клейтон снова осторожно заглянул в соседнюю комнату. Оливия не поддалась на уговоры Кати и портнихи, и ее наконец оставили в одиночестве.
Оливия встала и с наслаждением потянулась: руки подняты высоко над головой, спина выгнута. Потом она медленно сняла платье и корсет, оставшись в одной сорочке. После чего столь же медленно наклонилась, взялась за подол и стала поднимать его. Вот уже ее ноги обнажились до коленей…
Клейтон на мгновение зажмурился, потом открыл глаза. Он слышал, как шумит в ушах кровь. Проклятие! Если он хочет сохранить рассудок, то должен немедленно отойти от двери. Мысль о том, что Оливия могла делать одна, обнаженная, заставила его задрожать.
Ткань поднялась еще на несколько дюймов, и Клейтон увидел нежную кожу бедер.
«Закрой глаза, идиот! – приказал он себе. – Она имеет право на уединение, неужели не понимаешь?»
Еще полдюйма.
Но тут она выпустила из рук подол, и ткань закрыла ее ноги до лодыжек.
– Тебе понравилось представление?
Клейтон успел вовремя – хотя и совсем не грациозно – отпрыгнуть в сторону, чтобы не получить по физиономии распахнувшейся дверью.
Он постарался придать себе невозмутимый вид, но понимал, что это вряд ли ему удалось. Дыхание он еще мог контролировать, но как быть с краской, залившей лицо? И что делать с топорщившимися штанами?
– Узнал что-нибудь новенькое? – спросила Оливия.
Да, кое-что, например, то, что сквозь тонкую льняную ткань ее сорочки видны соски. И то, что они темно-розовые. Проклятие! Какого черта она не носит фланель?!
– Насколько я поняла, ты собирался шпионить за мной и получить доказательства моей работы на революционеров.
– Ты давно знала, что я здесь?
Что-то в ее лице неуловимо изменилось. И казалось, в глазах промелькнуло… удивление? А может, возбуждение?
– Ты застонал, вот я и узнала, что ты здесь.
– Не стонал я, – буркнул Клейтон.
Оливия рассмеялась. Теперь она явно развлекалась.
– Да, застонал. Когда с меня сняли первое платье. К тому же ты открыл дверь практически наполовину.
Проклятие! Это же катастрофа! Но Клейтон не собирался сообщать о «катастрофе» Оливии.
– Почему ты отказалась от платья?
– Я не отказывалась. У меня будет платье.
– От того… белого… Или кремового? Не знаю точно, как называется этот цвет.
Оливия молчала, внимательно разглядывая мягкий ковер, в котором утопали ее босые ноги. Наконец ответила:
– Оно мне не нужно. К тому же Катя и так слишком добра к нам. Она позволяет нам оставаться здесь, несмотря на очевидный риск. А тебе-то какая разница? Я имею в виду выбор платья.
Какая ему разница? Действительно, почему его так расстроил тот факт, что она не выбрала понравившееся ему платье?
Пожав плечами, Клейтон пробормотал:
– Просто я не знаю, какая ты теперь и как тебя понимать.
Ее грудь резко поднялась и опустилась.
– Я просто женщина. Женщина, совершившая несколько ужасных ошибок. – Она опустила глаза, и ее лицо потемнело. – Но я осталась женщиной. Всего лишь женщиной.
Оливия снова подняла на него глаза, и их взгляды встретились. Клейтон вздрогнул и на всякий случай – чтобы не прикоснуться к ней – завел руки за спину. Неужели у него так мало гордости? Достаточно ей взглянуть на него с тоской, и он упадет к ее ногам? Но он не желал снова превращаться в того несчастного парнишку, который в тюрьме вскакивал от каждого звука, уверенный, что она пришла, чтобы вызволить его.
– Тебе удалось продвинуться с шифром? – спросил он.
Оливия в растерянности заморгала, – очевидно, не ожидала столь быстрой смены темы.
– Нет. Полагаю, мне нужна твоя помощь. Я перепробовала все способы, которые мне известны, но даже не смогла понять, откуда надо начинать. Ты нашел Аршуна?
– Пока нет.
– Как ты намерен его искать?
Используя Оливию. Ведь революционеры в любом случае попытаются отыскать ее. Но он не мог ей так ответить, поэтому сказал:
– И этого пока не знаю.
– Если тебе надо воспользоваться ночным горшком, советую сделать это сейчас, пока не вернулся твой эскорт, – прошептала Катя, прикрываясь веером. Она переоделась, и теперь вместо бриджей на ней было простое, но очень элегантное платье из красного шелка, отделанное черным мехом. – Этот человек относится к своей роли заботливого жениха слишком уж серьезно.
Оливия машинально покосилась на Клейтона, беседовавшего с солдатами. Он взглянул на нее, удостоверился, что с ней все в порядке, и продолжил разговор.
Она провела рукой по вырезу платья. Это было то самое платье цвета слоновой кости. Когда час назад принесли коробку от портнихи, в ней оказалось именно оно, а не голубое. На обмен уже не было времени. Когда же Оливия спросила Клейтона, не он ли в этом виноват, тот лишь ухмыльнулся в ответ.
– Если хочешь, я могу попросить императрицу запереть его где-нибудь до конца бала, – продолжала княгиня. – Тогда ты сможешь танцевать с кем пожелаешь. – Катя (Оливии это уже было известно) являлась доверенным лицом императрицы.
– Нет, не надо. Полагаю, я и так смогу танцевать с кем захочу.
Один из джентльменов, вероятно, принадлежавший к свите княгини, пригласил Оливию на танец.
А Клейтону скорее всего уже наскучила роль заботливого жениха. В течение следующего часа Оливия не пропускала ни одного танца, и ее представили бесчисленному множеству мужчин, имен которых она не запомнила. Но Клейтон не сделал ни одной попытки оказаться с ней рядом. При этом он постоянно находился где-то поблизости, поэтому напряжение ни на минуту не покидало Оливию.
А она смотрела на толпу в огромном бальном зале и старалась не думать о Клейтоне. Ведь она, Оливия, – гостья на императорском балу! Ни о чем подобном скромная дочь владельца бумажной фабрики и мечтать не могла. И она не позволит Клейтону испортить ей удовольствие. Вернувшись домой, она расскажет обо всем друзьям, расскажет во всех подробностях. Например, о прекрасных тропических деревьях, которые росли в кадках у стен. За окном – холодная зима, а тут с веток свисали спелые апельсины и лимоны.
