- С чего ты взял, что я отец этому ребенку? - одернул его Николай.
- Что ж я, считать, по-Вашему, не умею? - пробурчал он. - Да к тому же пораспрашал кое-кого из челяди. Уж как она убивалась, сердешная, когда батюшка Ваш сказал, что сгинули Вы на Кавказе! Только ребеночек ее на этом свете и держал!
- Мальчик, значит, - выдохнул Ник.
Господь всемогущий! Сын! - сглотнул неведомо откуда взявшийся ком в горле Елецкий. Он сердцем чувствовал, что это его ребенок. Пусть той ночью она ни слова не сказала ему о своих чувствах, но он и так почувствовал это каждой клеткой своего тела по тому, как она льнула к нему, будто даже во сне боялась оторваться от него. Не могла Катерина сразу из его объятий броситься к другому в постель! Но после всех тех ужасных слов, что он ей вчера наговорил, Ник был уверен, что теперь его не пустят даже на порог дома графини Блохиной.
- Вы, барин, мысли-то эти крамольные оставьте, - внимательно глядя на него произнес Никифор. - Сделанного не воротишь. Слыхал я, бабка обещала за ней приданое большое, так что без Вас все устроится.
- Ты говори, да не заговаривайся, любезный! - прошипел Ник, задетый за живое его словами. - Смотри, велю выпороть на конюшне.
- Дело хозяйское, можно и выпороть, - пожал плечами Никифор, - только не будет никому добра от того, что Вы места себе не находите. Того и гляди, барыня Ваша догадается обо всем.
- Прости! Прав ты, - покаянно вздохнул Елецкий.
У него было ощущение, что Натали и так уже догадалась о его чувствах к Катрин. О, как бы много он отдал, чтобы забыть ее, вырвать даже воспоминания о ней, но тщетно. Ничто не властно над его сердцем - ни время, ни расстояние, даже он сам не властен. По-прежнему сердце переворачивалось в груди, стоило ему только подумать о ней. В Петербург! Завтра же! Подальше отсюда!
Глава 9
Павел Гурьев то выглядывал в окно экипажа, пытаясь разглядеть что-то в стремительно сгущающихся осенних сумерках, то погружался в тягостные раздумья. Что-то ждет его в конце пути?
И недели не прошло с того дня, как его родители вернулись из любимого матушкиного имения Марьино в Петербург к началу сезона, куда отец при первой же возможности увез мать после всех потрясений, связанных с Катей. Александра Михайловна во всем случившемся винила себя, но Поль прекрасно понимал, что от нее тогда ничего не зависело. За то недолгое время, что Катрин прожила у них, он успел привязаться к ней и искренне переживал трагедию, с ней случившуюся. Когда же и Ник уехал на Кавказ, смирившись с тем, что цыган, вероятнее всего, сказал правду, и она все же погибла, а затем пришло известие о смерти самого Николая, Павел все чаще стал задумываться о превратностях судьбы, разлучившей этих двоих самым жестоким образом. Безмерно жаль было обоих: и Катю, принявшую такое отчаянное решение, и Николая, который не смог простить себе того, что не признался ей в своих истинных чувствах и, тем самым, не уберег ее. После отъезда родителей сам он перебрался в свою квартиру в полку; письма, адресованные Георгию Константиновичу, как всегда, пересылались в Марьино, а корреспонденция Александры Михайловны дожидалась ее возвращения. И так же, как и всегда с тех пор, как дела службы не позволяли ему уезжать с родителями в Марьино, Поль встречал их на ступенях петербургского дома. Помогая матери выйти из кареты, он пристально вглядывался в ее лицо и с облегчением вздохнул, не увидев на нем того потерянного и несчастного выражения, что сводило его с ума весной, и украдкой улыбнулся отцу, ответившему ему такой же понимающей улыбкой. Он остался у родителей на ужин, а после ужина мать отправилась к себе просмотреть корреспонденцию, а они с отцом перебрались в кабинет к бренди и сигарам, но и получаса не прошло, как в дверях кабинета появилась бледная и рыдающая Александра Михайловна, протягивая им какое-то письмо. Отец подхватил буквально теряющую сознание мать, а Поль подобрал выпавшее из ее рук письмо. Это было письмо от Кати, в котором она просила прощения и рассказывала обо всем, что с ней случилось, и он вздрогнул, представив себе, чего стоило Кате написать его. Александра Михайловна, едва прейдя в чувства, попросила Павла съездить в Романцево и привезти Катрин в Петербург. Павел, горячо любящий мать, никогда и ни в чем ей не отказывал, да и самому ему очень хотелось увидеться с Катей.
Экипаж между тем остановился, и, выходя поздним вечером во дворе огромного старинного особняка в Романцево, Павел терялся в догадках, какой же прием ожидает его здесь. Как ни крути, едва ли графиня испытывает теплые чувства к его родителям, так что вполне может статься, что его тут же выставят за дверь. Конечно, он всегда может найти приют в Отрадному Елецких, но перспектива тащиться на ночь глядя еще двадцать верст по раскисшим дорогам была очень малопривлекательной. Уповая на милосердие хозяйки усадьбы, Павел поднялся на крыльцо и решительно постучал. За дверью послышался звук шаркающих шагов, и старческий скрипучий голос весьма нелюбезно поинтересовался:
- Кого еще там принесло на ночь глядя?
Семен открыл двери и, прикрывая ладонью пламя свечи от пронизывающего осеннего ветра, попытался рассмотреть лицо позднего гостя.
- Любезный, могу я Екатерину Владимировну Забелину увидеть? - поинтересовался Поль, поежившись под очередным порывом ледяного ветра.
- Как доложить прикажите? - поинтересовался Семен, пропуская в холл хорошо одетого молодого человека.
- Граф Гурьев, - ответил Павел, осматриваясь по сторонам.
Семен, хорошо запомнивший Георгия Константиновича еще по тем временам, когда он в женихах у Варвары Иннокентьевны ходил, недоверчиво уставился на посетителя.
- Павел Георгиевич, - поспешно добавил он, вспомнив историю своего отца и матери Катрин и поняв замешательство старика.
- Входите Ваше сиятельство. Вот только боюсь, с Екатериной Владимировной Вы сейчас увидеться не сможете. Я о Вас Наталье Федоровне доложу.
С этими словами дворецкий удалился, оставив Павла гадать, что же такого могло приключиться с Катрин, что посетителей она нынче не принимает, хотя он ради того, чтобы увидеться с ней проделал немалый путь, а, судя по освещенным окнам, в доме спать еще не ложились. Через некоторое время на лестнице, ведущей в холл, показалась сама хозяйка усадьбы. Несмотря на преклонный возраст, Наталья Федоровна Блохина по-прежнему производила внушительное впечатление. Годы так и не смогли согнуть прямую спину и ссутулить плечи. Седые волосы ее были гладко зачесаны и убраны в тугой пучок на затылке, а черное вдовье платье только добавляло к ее облику строгости и чопорности. Едва увидев ее, Павел невольно проникся уважением к этой женщине. И все же, несмотря на всю величественность внешнего вида, в чертах ее проглядывали следы усталости.
