Как приятно поставить на колени человека с таким необычайным самообладанием, пусть даже только в фигуральном смысле.
— Я почти… почти кончил… перестаньте. — Голос у него звучал отрывисто, но руки настойчиво отвели ее голову вверх, он уложил ее на спину и сказал, блестя главами в свете лампы:
— Дерзкая девчонка.
И поцеловал ее, а потом раздвинул ей ноги коленом да пылко вошел в нее. Она ахнула, но не от боли — скорее от потрясающего ощущения.
— Это не будет длиться долго, — прошептал он ей на ухо.
Дыхание его было горячим, кожа под ее ладонями казалась охваченной огнем.
Соитие было лихорадочным, неистовым, эротически удовлетворяющим и, как он и обещал, кончилось быстро. Оба были настолько возбуждены, что вздохнули от взаимного сильнейшего наслаждения и одновременно содрогнулись, прижавшись друг к другу.
— Я считаю, что вы полностью виноваты в моей юношеской импульсивности, — наконец пробормотал Люк голосом, полным изумления.
Он откинул ей волосы со лба, его улыбка едва мерцала. Жест был нежный и осторожный по контрасту с его настойчивой властностью.
— Вот как? — Она рассмеялась, ей нравилось ощущать его, такого крупного и влажного, и он так распределил свой вес, что не давил на нее. — Не следует ли мне извиниться?
— За то, что вы были так великолепно чувственны и раскованны? Думаю, что нет.
— Вы сами, милорд, были немного беспечны.
Она провела пальцами по его мускулистому плечу.
— Кстати, о беспечности. Я должен идти. — Он повернул голову и посмотрел в окно, где между раздвинутыми занавесями были видны первые бледные красноватые полоски рассвета. — Разрешите мне поправиться: мне следовало уйти часом раньше.
Мэдлин могла бы возразить — ей снова хотелось уснуть в его объятиях, — но он был прав. Тревор вставал довольно рано, а ей нужно поспать хотя бы несколько часов. Ей не хотелось пропускать завтрак с сыном.
Поэтому она молча кивнула и стала смотреть, как Люк встал с кровати, быстро умылся над тазиком, стоявшим у ее туалетной комнаты, и оделся — проворно и умело. Высокая фигура в полутемной спальне… он помедлил мгновение, а потом подошел и быстро поцеловал ее на прощание. Поцелуй был восхитителен, его губы долго прижимались к ней, вызвав предательский вздох.
А потом он ушел. Никаких обещаний, подумала молодая женщина. Она ощущала себя телесно удовлетворенной и приятно утомленной, но от душевного равновесия была довольно далека. Люк не дает обещаний. Он специально сказал ей, что никаких обещаний не будет.
«Я знала это все время», — упрекнула она себя, все еще ощущая его запах на своей коже.
Она пустилась в это плавание по собственному выбору, и если под конец плавание само по себе окажется наградой, этого достаточно. Люк может защищать ее, может желать се, но она знала еще до того, как зазвала его к себе в постель, что он не скрывает отсутствия у него интереса к женитьбе.
Однако при этом она понимала, что какая-то порочная часть ее сознания упрямо размышляла о том, не сможет ли она изменить ход его мыслей.
Еще цветы, Майлзу захотелось стукнуть кулаком по стене. Он взял карточку, прикрепленную к одному из принесенных букетов, и увидел, что цветы от графа, который чуть ли не в два раза старше Элизабет.
— Развратник, — пробормотал он.
— А ты всегда читаешь частную переписку других людей?
Голос, раздавшийся за его спиной, звучал холодно. Он повернулся с досадой, не будучи даже уверенным, почему он вообще вошел в гостиную, и явно не желая признаваться, что делает это каждый день, чтобы увидеть, какие новые поклонники ищут внимания Элизабет.
— Это необычайно выразительный букет, — протянул он с наибольшим апломбом, на который способен человек, застигнутый на месте преступления. — Даже в холле стоит запах — запах отцветающего сада.
Элизабет скрестила руки на груди и выгнула брови.
— Прошу прощения, если тебе неприятно, когда пахнет цветами. Интересно, а от кого он?
— Скажем только, что по возрасту пославший его годится тебе в отцы, и оставим его здесь. Хорошо?
Он сунул карточку обратно в цветы и, вынув носовой платок, старательно стер с пальцев желтую пыльцу.
Это был наилучший способ, какой он только мог придумать, чтобы не смотреть на Элизабет. Но когда из вежливости ему пришлось поднять глаза, он увидел, что способ этот, в общем, никуда не годится. Элизабет, одетая в простое белое платье, смотрела на него теми самыми глазами, которые преследовали его в снах — эротических снах, о существовании которых ни одна невинная молодая девушка не может даже предположить.
— Не могу себе представить, что тебя интересует, кто присылает мне записки и цветы, — сказала она.
Оказалось, что увиливать довольно просто. Он уже начал привыкать к этому.
— Быть может, тебе следует завести собственную оранжерею или, лучше, лавку для торговли лишними букетами. Я даже помогу придумать название. Назовем ее «Бутик ненужных букетов», или, может быть, «Хранилище отвергнутых роз», или…
— Я бы посоветовала тебе, Майлз, бросить попытки острить, потому что все равно у тебя ничего не получается. — Она вошла в комнату, не глядя на него, явно собираясь расставить хризантемы и разные другие цветы по хрустальным вазам, коснулась кончиком пальца желтой розы. — Насколько я понимаю, ты не одобряешь, когда джентльмены посылают дамам цветы. А что делаешь ты?
Профиль у нее был чистый, совершенный и такой знакомый, что он мот видеть его даже с закрытыми глазами. Майлз не помнил своей жизни до нее и явно не мог представить себе, какая это будет жизнь, когда они пойдут каждый своим путем. От расстройства он забыл ответить на ее вопрос.
Господи, о чем же она спросила?
— Что я делаю с чем? — тупо переспросил он, восхищаясь стройной кремовой колонной ее шеи.
Впадинка между ключицами была изящная и совершенная, и ему нетрудно было представить себе, как он прижимается к ней губами…
В серебристо-серых глазах блеснули удивление и раздражение.
— Не будь тупицей. Когда ты ухаживаешь за дамой, что ты делаешь?
Он за дамами, конечно, не ухаживал, в том смысле, в каком говорила она. Нет, он не давал обета безбрачия, и хотя у него были случайные эротические встречи, но ухаживать он ни за кем не ухаживал. Он любил Элизабет так давно, что действительно не мог вообразить серьезных отношений с кем бы то ни было, кроме нее, но, возможно, говорил он себе, когда она выйдет замуж и окажется для него недостижимой, он ее забудет.
Забудет? Нет, это немыслимо. Он приспособится к тому, что ее нет в его жизни.
