— Тогда… тогда тебя повесят. Вилли мой, а я — его. Ори, сколько хочешь.
Симон наотмашь ударил Норин по лицу — качалка перевернулась. Люси бросилась к мужу и закричала:
— Оставь ее, иначе врежу тебе кочергой!
— Уйди с дороги, женщина! — Он размахнулся и ударил жену, Люси отлетела в сторону. Симон, с трудом удержавшись на ногах, схватил Норин, проволок ее через кухню и холл, вверх по лестнице. Она попыталась ухватиться за перила, но он злобно отодрал ее руку, и она вскрикнула. Распахнув ногой дверь, он втолкнул дочь в спальню и просипел: — Будешь сидеть здесь, пока не одумаешься. Сиди сколько угодно. Буду кормить и поить тебя, как скотину, но ты не выйдешь из этой комнаты, пока не придешь в себя.
Симон вышел и повернул ключ в замке. Он хорошо помнил, что дверь запиралась впервые, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы провернуть ключ. Засунув ключ в карман, Симон вышел во двор, приказал Рэнди Симмонсу заложить коляску, и отправился в особняк.
Так вышло, что Вилли не поехал в Ливерпуль провожать Жозефину. Врач обнаружил у него легкое сотрясение мозга и велел лежать несколько дней. Когда доктор его осматривал, Вилли спросил:
— А не мог удар по голове улучшить мое зрение, я имею в виду, в правом глазу?
— Улучшить зрение? — Доктор хмыкнул. — Сомневаюсь.
— Помните, когда Лиззи Гэмбл три недели назад сломала ногу, вы ведь были у нас в этом же костюме, верно?
Доктор посмотрел на свой костюм.
— Да, вроде бы так.
— Я тогда заметил, что материал в полоску. Довольно необычная ткань, не для строгих приемов.
— Правильно, не для строгих, — доктор широко улыбнулся.
— Так вот, — Вилли провел пальцем вдоль полоски на рукаве доктора, — тогда мне не удалось разобрать цвет полоски, а сегодня я вижу, что она синяя. Я прав?
— Да, абсолютно.
— Вот и ответ на мой вопрос: может ли удар по голове улучшить зрение?
— Не уверен… Но, возможно… Не надолго… Как говорил мне доктор Блэкман, в твоем правом глазу поражены нервы — на них могут влиять как нервное напряжение, так и физическая нагрузка. Удар мог подействовать на сетчатку, и она сдвинулась. Но может сдвинуться и обратно. Не знаю.
— Но я схлопотал удар, уверен, сетчатка сдвинулась.
— Да-да, наверное. — Доктор покивал головой. — Но я бы не слишком радовался.
— Если затронуты только нервы, разве нельзя сделать операцию?
— На глазных нервах? Ха! — Доктор засмеялся. — Сомневаюсь. Нервы — странная штука, от них всего можно ждать, а тут еще глазные нервы. Давай посмотрим, насколько устойчивым будет улучшение, хорошо? Может быть, снова попробуем очки, хотя я знаю — раньше они тебе не помогали.
— Как скажете, доктор. Да, кстати, смогу я куда-нибудь поехать, когда голова перестанет кружиться?
— Ну нет! Никаких поездок! Об этом не может быть и речи, по крайней мере две недели. Ты должен отдыхать.
Вот почему Вилли прощался с Жозефиной в своей спальне, бывшей когда-то детской, где они вместе росли. Его неожиданно удивила, глубокая печаль при мысли, что он ее теряет. Та ужасная ссора давно забылась. Во всяком случае, он о ней забыл. И сейчас, держа девушку за руку, всматриваясь в нее, он внезапно понял, как она прекрасна и необыкновенна. Улучшившееся зрение не обманывало. И он признался в том, что впервые осознал:
— Я буду очень по тебе скучать, Жозефина, очень.
Она молча смотрела на него сияющими глазами. Было впечатление, что у нее внутри горит пурпурный огонь. Вилли не мог видеть ее сжатые губы и воскликнул:
— Зачем ты уезжаешь? Мы были так дружны все эти годы. Даже будь мы на самом деле братом и сестрой, мы не могли бы быть ближе.
— Но мы не брат с сестрой, — произнесла она низким, глубоким голосом, никак не соответствующим ее хрупкой фигурке. — И мама сказала, что она все эти годы сомневалась. А теперь она просто убеждена, что ее муж не имеет ко мне никакого отношения. Но, жаль, что она сообразила это не сразу. А я, как только немного подросла, поняла, что никаким боком не принадлежу к этой расе… к твоей расе.
— Не говори так, Жозефина. Ты всегда будешь одной из нас. Ты… занимаешь особое место в моем сердце.
— В самом деле?
— Да-да. — Он прижал ее руки к своей груди, а она тем временем прошептала:
— Но недостаточно особое.
Вилли замер и выпустил ее руки. Зрячим глазом он увидел выражение лица девушки. В голове мелькнуло: «Нет! Нет!», и тут же: «Да, это правда». Жозефина любит его? И давно? Вот почему она не выносила Норин. Господи! Вилли ощутил тяжелый груз жгучей вины. Он понял, что несет ответственность за дальнейшую судьбу Жозефины. Ее отъезд…
Девушка поднялась с края кровати, а он беспомощно смотрел на нее, не в силах найти нужные слова.
— Мы… не навсегда прощаемся, ты можешь приехать, когда хочешь, или мы… Норин и я можем поехать в Америку.
Легкое презрение, смешанное с печалью, отразилось на лице Жозефины.
— Если бы я собиралась вернуться когда-нибудь, то сейчас бы не уезжала, — сказала она. — А уж тебе и вовсе не за чем тащиться через океан. Увидеть меня ты не сможешь — я на ранчо не задержусь. Мне хочется найти своих родственников. Я не успокоюсь, пока их не найду… Прощай, Вилли. — Жозефина вдруг, вместо того, чтобы чмокнуть Вилли в щеку, наклонилась и прижалась губами к его губам. Это случилось так внезапно и впервые, что обоим показалось, будто искры пробежали по жилам. Вилли машинально поднял руки и притянул девушку к себе. Но она тут же, уперевшись ладонями в его грудь, высвободилась и толкнула его назад, на подушки; затем, низко опустив голову, выбежала из комнаты.
Вилли лежал не шевелясь, уставившись в одну точку. Ощущение Жозефины… Что же, собственно, это было? Юноша задумчиво покачал головой, не найдя объяснения. Одно он знал наверняка: ему безумно жаль, что она уезжает, и что он никогда больше не увидит ее.
Вилли обвел комнату взглядом, затуманенным слезами.
— Я люблю Норин, — прошептал он. — Да, я люблю Норин. — В этом он ни на секунду не сомневался — он, действительно, ее любил. Но почему тогда он еле сдерживается, почему ему хочется вскочить, кинуться вслед за Жозефиной и умолять ее: «Останься. Останься, Жозефина».
Нельзя любить сразу двоих одновременно и одинаково. Это невозможно.
Он забыл, что он сын своей матери и поэтому унаследовал ее главную проблему.
— Мам, мам, ну сделай что-нибудь.
— Конечно, дочка, как только выдастся случай.
Они стояли на коленях по разным сторонам двери и разговаривали через замочную скважину.
