— Для тебя, — отозвался царь. — Для твоего народа. Это такое счастье — знать его, слышать в тишине пустыни. Нам не дано такого дара. Шум тысяч богов заглушает его голос, мутит наши чувства, заслоняет от нас Единственную истину.
— Но не от тебя, ты же его слышишь.
— Он заглушил других, но я даже теперь иногда слышу их. Амон воет, как шакал под луной, насылая болезни на моих любимых.
— Но если он ложный, — вмешалась Нофрет, — как же тогда…
Они ее не слушали. Девушка никогда прежде не видела Иоханана таким: напряженным, застывшим; в темных глазах горит тот же огонь безумия, что и во взоре царя. По спине побежали мурашки. В нем была пустыня и бог пустыни, как солнце на песке, как огонь во тьме.
— Ты знаешь, — вопрошал этот незнакомец-Иоханан царя, — что он приказывает тебе делать?
— Нет, — отвечал царь. Это не было незнанием. Это был отказ. — Нет.
— Тогда ты слаб и труслив.
— Я царь! — воскликнул царь с неожиданной яростью. — Я рожден, чтобы быть царем.
— Ты рожден, как и все мы, чтобы быть рабом Бога. Твой отец был царем, а мать — царицей. И они тоже были рождены для удовольствия Бога.
— Богу доставляет удовольствие видеть меня царем Двух Царств. Я не могу быть ничем другим.
— Это ты так считаешь, — ответил Иоханан, круто поворачиваясь.
Они смотрели ему вслед: царь озадаченно, рассерженно, а Нофрет отрешенно, в полном смятении чувств. Она не знала, какое из переполнявших ее выбрать. Гнев? Едва ли. Ощущение потери было достаточно сильным, но не сильнее других. У некоторых чувств даже не было названия.
Царь первым пришел в себя и взял ее за руку, словно был просто мужчиной, а она просто женщиной, и сказал устало и рассудительно:
— Пошли. А то опоздаем.
«Куда?» — хотела было спросить она. Но голос отказался повиноваться, и Нофрет позволила царю отвести себя обратно в город.
Царские отлучки не могли оставаться незамеченными вечно. Неизбежно в один прекрасный день слуга спросит слугу, придворный придворного, и правда выйдет на свет: властелина Двух Царств нет во дворце и в храме его Бога тоже нет.
Куда он ходит — это, по мнению Нофрет, должно было остаться его тайной. Она разделила ее лишь с одним человеком, который, несомненно, имел на то право.
Анхесенпаатон не ощутила особого горя, когда ее дочь, продержавшись на этом свете почти месяц, тихо угасла на руках кормилицы. Нофрет полагала, что для царевны остались почти нереальными и беременность, и роды, и кошмар болезни. Может быть, она даже была больна дольше, чем думали все, — больна в душе.
Теперь, спустя месяц после смерти дочери, она была еще слаба, но с каждым утренним пробуждением глядела на мир все более ясными глазами. В них больше не было той тени, что появилась с началом первой, такой ужасной чумы, — тени, которая, казалось, не исчезнет никогда. Анхесенпаатон могла уже встать, принять ванну, одеться, надеть украшения царицы и исполнять обязанности, доставшиеся ей со смертью Кийи и упорным отказом Меритатон быть чем-либо, кроме игрушки своего молодого царя.
— У нее свои способы бегства, — говорила о ней Анхесенпаатон, — а у меня свои.
— Но твои гораздо полезнее для всех, — кисло заметила Нофрет.
Анхесенпаатон только пожала плечами.
Наступил еще один день из многих, когда предстояло провести аудиенцию, совершить обряды в храме — и не один, потому что шел храмовый праздник — и собрать придворных. Меритатон и Сменхкары в городе не было: они отправились по реке с большой флотилией лодок, чтобы поохотиться на уток в тростниках. Всем было известно, что означает охота на уток. Многие ухмылялись и отпускали шуточки, когда лодки, полные полуголых молодых мужчин и соблазнительно одетых юных женщин, ранним утром отплывали от набережной.
Анхесенпаатон не знала бы, как себя вести, приняв участие в такой поездке, исключительно невинная во всяких женских штучках, хотя была женой и родила дочь. Юная царица еще только начинала смотреть на некоторых молодых красавцев из свиты Сменхкары как на нечто, вызывающее не только раздражение.
Нофрет уже года два смотрела на мужчин глазами женщины и иногда думала, что ее госпоже можно позавидовать. Взгляд ребенка гораздо спокойней и бесстрастнее. Дитя никогда не зальется румянцем лишь потому, что хорошенький мальчик улыбнулся тебе.
Большинство придворных были бы несказанно удивлены, узнав, что Нофрет думает такое о царице старшего царя Анхесенпаатон, в платье и парике, в короне, с украшениями и скипетром, признавалась всеми за образ своей покойной матери. Она даже почти достигла ее роста, высокого для египтянки, и была стройна, как молодое деревце. Царица знала, что хороша собой, да другой она и не могла быть, но это по-прежнему ничего для нее не значило.
За царственным обликом все еще скрывался ребенок, а не женщина. Она была подобна весне в горах Хатти, где с утра тепло, словно летом, а к ночи все снова покрывает снег.
Взрослея, Нофрет неожиданно стала сентиментальной. Она стряхнула тень сожаления о стране, которую едва узнала, прежде чем ее утащили в Митанни, и погрузилась в закладывание складочек на платье своей хозяйки. Это нужно делать обязательно, иначе платье будет выглядеть неаккуратно, а царице такое не подобает.
Другие служанки болтали и хихикали, приводя в порядок украшения. Нофрет не обращала на них внимания. Она знала их только по именам. Этих дурех понавезли со всего мира, чтобы прислуживать царице Египта, а они думают только о еде и о постельных утехах.
Царица терпеливо отдавалась заботам Нофрет, позволяя одевать себя, словно изображение богини в храме. Неожиданно, даже для самой себя, девушка присела, взглянула в неподвижное лицо и сказала:
— Ты, наверное, понятия не имеешь, где бывает твой отец каждый день с восхода солнца и до полудня.
Может быть, она хотела пробудить интерес в глазах хозяйки. Или ей просто не хватило сдержанности. В любом случае, Нофрет получила, что хотела: госпожа посмотрела на нее, действительно посмотрела и, казалось, проснулась и насторожилась.
— Он всегда в храме.
— А вот и нет.
— Конечно, в храме. Он находится там, пока солнце не поднимется высоко, потом приходит, моется, надевает корону и делает то, что положено царю.
Этого он тоже не делал — за него все делала его царица. Но Нофрет запретила себе заводить подобные споры и закончила:
— Его люди думают, что он молится в храме. А он совсем в другом месте — ходит в селение около гробниц и исполняет там самую простую работу.
— Не может быть. Властелин Двух Царств никогда бы… — Царица впервые обнаружила свои истинные чувства: смесь потрясения, скорби и недоверия, но Нофрет решила удовольствоваться и этим.
