— Не может быть. Властелин Двух Царств никогда бы… — Царица впервые обнаружила свои истинные чувства: смесь потрясения, скорби и недоверия, но Нофрет решила удовольствоваться и этим.
— Властелин Двух Царств ходит туда. Каждый день. Мой друг Иоханан — ты помнишь его? — привел меня в селение, и я сама видела. Я говорила с человеком, который мелет муку для пекарей, и это был твой отец. Ошибиться было невозможно.
— И все же ты ошиблась. Он царь и Бог. И не стал бы заниматься этим.
— Стал бы, лишившись последних мозгов.
Движение царицы было таким стремительным, что даже Нофрет, обладавшая отменной реакцией, не успела уклониться. Удар сбил ее с ног.
Она поднялась со звоном в ушах и колотящимся сердцем, слишком потрясенная, чтобы злиться.
— Мой отец, — произнесла царица, снова ставшая холодной, как лед, — не относится к людям, чье поведение позволено обсуждать таким, как ты.
Для Нофрет было бы разумно уползти прочь, придержав язык и изображая глубочайшее раскаяние. Но она не была ни разумной, ни раболепной и выпрямилась.
— Не веришь, пойди и посмотри сама!
Она ожидала, что госпожа ударит ее еще раз. Но царица оказалась более сдержанной и повернулась спиной к Нофрет. Служанки выстроились, чтобы сопровождать свою госпожу в зал приемов.
Нофрет осталась на месте, слишком рассерженная, чтобы бояться.
— Значит, не пойдешь? — крикнула она вслед. — Трусиха! Ты боишься убедиться, что это правда.
Царица промолчала. Нофрет и не ждала ответа. Однако вовсе не была обескуражена. Нет — не совсем…
Анхесенпаатон много дней не разговаривала с Нофрет, даже не давала никаких поручений. Девушку словно выставили за дверь. Молчание окружало ее стеной. Другие служанки, от которых всегда было мало толку, приходили в восторг от возможности приблизиться к госпоже.
Так жить было очень спокойно. Нофрет могла отправиться в гости в селение или побродить по городу, но желания не возникало. Она выполняла свои обязанности молча, прислуживая своей хозяйке как самая последняя из служанок, и заставляла себя быть спокойной и терпеливой.
На шестидесятый день во время аудиенции возник вопрос, требующий присутствия самого царя. Было позднее утро, и он, предположительно, погружался в беседу со своим Богом, но этот особый случай ждать не мог. Нофрет даже не знала, в чем дело: она находилась на крыше дворца цариц, выполняя тонкую работу: закладывала мелкие складочки на свежевыстиранных платьях хозяйки, и, придавив камнями, раскладывала сушиться на солнце. Судя по всему, на это уйдет весь день. Она терпеть не могла такую бесконечно скучную работу: все складочки одна к одной, а на каждом платье их сотни.
Служанка, пришедшая за ней, — одна из тех, кто особенно радовался разжалованию Нофрет, — была недовольна, что пришлось снова обращаться к ней, и выказала еще недовольство, небрежно толкнув ногой платье, которое Нофрет только что закончила и положила сушиться. Девушка сжала зубы и старательно оправила его.
Служанка удовлетворенно улыбнулась, но второй раз толкнуть платье не решилась. Пренебрежительно фыркнув, она надменно сказала:
— Ее величество требует тебя к себе.
Нофрет поднялась, расправляя спину.
— Требует? Меня? — Она осмотрелась. — Но я же не могу пойти сейчас. Осталось еще целых три придворных платья и самое лучшее, для торжественных выходов… — Девушка помолчала, как будто размышляя. — Ага! Какая же я глупая. Вот ты меня и заменишь.
Прежде чем служанка успела сказать хоть слово, Нофрет сунула ей в руки гору мокрого полотна и столкнула ее на колени.
— Проверь, чтобы все складочки точно совпали, и ни одной не пропусти. Полотно должно остаться белоснежным, без единого пятнышка, иначе тебе придется все делать заново.
Она помолчала, глядя на платье, которое пнула служанка, покачала головой и с огромным удовольствием сказала, очень печально:
— Какая жалость, это уже испорчено. Придется оттирать пемзой, но будь осторожна: оно самое тонкое из всех, просто дымка. Если повредишь, вряд ли хозяйка будет довольна.
«Месть сладка», — думала она, спеша по зову своей госпожи. У служанки даже не хватило соображения заметить, что Нофрет не имела права приказывать ей. Она подчинилась слепо, как все рабы, с обиженным видом, но и не подумав отказаться.
Вот в чем разница между рабами по необходимости и рабами по духу!
Царица вышла из зала приемов в заднюю комнату, где могла отдохнуть, отложить тяжелые скипетр и корону, чего-нибудь попить или поесть. Но скипетр был no-прежнему у нее в руках, корона на голове. Она ходила взад и вперед с беспокойством, не свойственным ей прежде.
Как только Нофрет вошла, ее госпожа резко повернулась, испугав служанок.
— Вон! — закричала она. — Убирайтесь вон!
Потрясенные, они мгновенно повиновались. Царица никогда не повышала на них голоса — никогда, насколько могла припомнить Нофрет, вообще не говорила громко. Мать отлично выучила ее говорить мягко, ласково и с царственной сдержанностью.
Она обратилась к Нофрет более мягко, но резкая нотка еще звучала в ее голосе:
— Моего отца нигде не могут найти.
— Ты знаешь, где он.
— Нет. Я знаю, где он по твоему мнению.
— Так пошли за ним кого-нибудь, — сказала Нофрет. И в лучшие времена у нее было не много терпения, а сейчас момент был явно не из лучших.
Анхесенпаатон выронила скипетр на столик. Скипетр звякнул, покатился, но не упал. Она ничего не заметила, схватила Нофрет за плечи и тряхнула. Нофрет почти упала на нее. Лицо царицы было очень взволнованным.
— Как я могу послать кого-нибудь туда? Люди же узнают!
— Что узнают? Что он сумасшедший? Это всему миру известно, и уже много лет.
— Нет! — закричала царица. — Что он ходит — туда. И делает — это.
— Ладно, — нетерпеливо произнесла Нофрет. — Я знаю, что царь годится только греть свой зад на троне, но он действительно отлично мелет муку для хлеба. Справляется с дневной работой за полдня, с утра и до полудня.
— Ох, — сказала царица, как будто ее ударили прямо в сердце. — Но это еще хуже! Я же не могу сказать вельможам Двух Царств, что их господин не может почтить их своим присутствием, потому что он пошел… Пошел…
— Тогда лучше соврать. Скажи, что он в глубоком трансе, полностью во власти своего Бога. В сущности, это правда. Несколько странный способ молиться, но это и есть молитва.
Царица снова заметалась, как львица, у которой отняли детеныша. Нофрет с изумлением поняла, что для ее госпожи отец был больше ребенком, нежели мужчиной. Она любила, прощала, даже боготворила его. Но никто, даже собственные дочери, никогда не видел в нем мужчину — такого, как другие мужчины.
