– Вот как? – Выражение лица Томаса стало непроницаемым. – Значит, ты считаешь, что это непременно должно произойти?
Его явное нежелание рассуждать все больше раздражало Мадлен, однако, взяв себя в руки, она спокойно ответила:
– Да, хотя нам с тобой было очень хорошо вместе.
– Понятно.
Поскольку Томас молчал, Мадлен решила прибавить:
– Мне кажется, было бы правильно назвать наши отношения коротким, но приятным времяпрепровождением, воспоминания о котором мы сохраним на долгие годы.
Несколько секунд Томас молчал, потом посмотрел Мадлен в глаза так пристально, что ей стало не по себе.
– Скажи мне, Мэдди, – спросил он, и голос его эхом пронесся по маленькой комнате, – какие чувства ты испытываешь к Франции?
Услышав этот вопрос, Мадлен почувствовала смутное беспокойство, хотя и не могла сказать почему. Решив не показывать его, она уклончиво проговорила:
– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать...
– Просто ответь на вопрос, – перебил ее Томас. Беспокойство охватило Мадлен с новой силой, однако она совершенно откровенно ответила:
– Я очень люблю Марсель и скучаю по нему. Там тепло, там мой дом, моя работа...
– Я не о том тебя спрашиваю! – резко перебил ее Томас.
Мадлен поспешно опустила глаза, чтобы не встречаться с его взглядом, делая вид, будто рассматривает плотные темно-синие простыни. Ей не хотелось отвечать на вопрос, затрагивающий очень сложные и глубокие чувства: боль, тоску, возмущение. Эти чувства Мадлен испытывала к матери за то, что той не было никакого дела до дочери; к отцу за то, что тот постоянно от нее уезжал и в один отнюдь не прекрасный день так и не вернулся; к обоим родителям за то, что лишили ее детства, и, наконец, к стране, в которой она была вынуждена жить и которая ей ничего не дала.
И вместо этого она тихонько прошептала:
– Дездемона считает, что ты в меня влюблен. Наступила тяжелая, душная тишина, как перед грозой.
Мадлен ощущала, как неистово колотится сердце, как кровь стучит в висках. Томас молчал. Не в силах больше ждать, Мадлен с затаенной надеждой в голосе шепотом спросила:
– Это правда?
Помедлив, он таким же хрипловатым шепотом ответил вопросом на вопрос:
– А если правда, ты останешься в Англии? Мадлен взглянула ему прямо в глаза: в них полыхал огонь.
Она почувствовала, как у нее перехватило дыхание, сердце забилось в груди еще сильнее. Но внезапно поняла, чего он добивается, и вспыхнувшая было надежда погасла.
– И ты бы солгал мне только ради того, чтобы я осталась? Неужели ты бы это сделал, Томас?
Томас медленно покачал головой. В глазах его на секунду мелькнуло отвращение.
– Так, значит, ты решила, что я этого добиваюсь? Ты оскорбила меня тем, что считаешь, будто я способен на вранье и притворство, но я тебя прощаю, – мрачно изрек он, а его темные, полные огня глаза не отрываясь смотрели на Мадлен. – Я больше рискую, отвечая на твой вопрос, влюблен ли я в тебя, чем слушая твой ответ, Мадлен. Итак, я спрашиваю тебя еще раз: если я скажу, что люблю тебя, ты останешься в Англии?
То, что он продолжал говорить обиняками, вывело из себя Мадлен настолько, что она уже не могла скрывать своей злости.
– А для чего мне оставаться в Англии? – выпалила она. – Чтобы стать твоей любовницей, которая всегда была бы у тебя под рукой? Чтобы выйти за тебя замуж? Чтобы стать женой... шпиона, умного, образованного, не слишком юного, но еще и не старого, разъезжать с ним по городам и деревням, раскрывая преступления в свободное от чаепитий с соседями время? Где мы будем жить? В маленьком коттедже в крошечной деревушке неподалеку от Истли? Как будем проводить дни и вечера? – Голос Мадлен дрогнул. – Я не умею ни вязать, ни заниматься садом и огородом, ни воспитывать детей, Томас. И как бы мы ни любили друг друга, у нас должны быть очень серьезные причины для того, чтобы жить вместе и чтобы эта совместная жизнь доставляла нам радость.
Томас прищурился. Теперь глаза его метали молнии.
– Ну что ж, похоже, мне больше нечего сказать, раз даже мысль о том, чтобы связать со мной свое будущее, тебе отвратительна...
– Я вовсе так не считаю! – воскликнула Мадлен и выпрямилась, не замечая того, что одеяло сползло и взору Томаса открылась ее обнаженная грудь. – Не нужно перевирать мои слова и делать из меня какое-то чудовище! Я хочу сказать лишь, что все это... – она обвела комнату широким взмахом руки, – волшебная сказка. А прекрасные, волшебные сказки, Томас, пишутся для детей. Мы же с тобой давно вышли из детского возраста. Через несколько лет я стану еще старше, красота моя поблекнет, а потом и совсем увянет. Кому я тогда буду нужна? Тебе? Давай говорить откровенно. Я привыкла жить самостоятельно, полагаться только на себя, сама обеспечивать свое существование и в то же время сохранять чувство собственного достоинства. Когда мне было двадцать лет, я получила возможность работать на правительство твоей страны, и я этой возможностью воспользовалась. И не брошу эту работу ни ради любви, ни ради тебя, ни ради кого или чего бы то ни было, не потому, что я этого не хочу, а потому что не могу. Единственный способ обеспечить свое будущее – это отложить как можно больше денег, работая там, где меня и мой труд ценят и где у меня есть прочное положение. То, чем я занимаюсь, жизненно важно для меня сейчас и будет оставаться таковым в течение всей моей жизни. Выполняя свою работу, я чувствую уважение к себе. Эта работа на благо родной страны моего отца – единственное, что у меня есть. Пойми, я нужна... очень нужна во Франции!
Мадлен понимала, что обидела Томаса, оскорбила в лучших чувствах, однако не высказаться не могла. Выпрямившись и решительно расправив плечи, она сдержанно добавила:
– Мне кажется, Томас, что ты не любишь меня, а просто увлекся мною. Многие мужчины были на твоем месте до тебя и, вероятно, будут после, пока я не состарюсь. И когда я уеду, ты рано или поздно выкинешь меня из головы. Я в этом не сомневаюсь.
Наступила полная тишина, такая, что было слышно, как дождь стучит по крыше, как тяжело дышит Томас. Он сидел, словно окаменев, плотно сжав губы и глядя на Мадлен колючим взглядом. У нее так стучало сердце, что ей показалось: еще секунда – и оно выскочит из груди. Но в этот момент Томас медленно встал, повернулся и, неестественно прямо держа спину, направился к двери.
Взявшись за ручку, он остановился и, не глядя на Мадлен, резко бросил:
– Не знаю, как еще донести до тебя то, что мои чувства имеют значение, если ты вбила себе в голову обратное.
И вышел из спальни, с силой захлопнув за собой дверь.
Выкупавшись, Мадлен заплела чистые, еще влажные волосы в две косы, завернула их кольцами и заколола над ушами, после чего надела шелковое повседневное платье сливового цвета, пальто, взяла муфту, накинула на голову капюшон и быстро пошла обратно домой.
