— Застегнись, — крикнула Сара. — А не то я сейчас съезжу по чем следует молотком. Постыдился бы так вести себя перед маленькими. Подожди, я скажу Идрису.
— Это я на его отца, — сказал Мозен, застегивая штаны, — я и на всю их семейку то же сделаю, как только опять наберется, — потому что мать говорит, они позорят весь наш поселок.
Это было уж слишком! Увидев, как он уселся в свою же лужу, я совсем рассвирепел и вскочил на ноги. На печах полным ходом шла плавка; когда пробивали летку, печь с ревом изрыгала пламя и пещера была полна клубящегося дыма и пара. Яркие вспышки освещали темные углы. Я снял куртку, повторяя в уме все, чему учил меня отец: наклониться вперед, прикрыться левой рукой, правый кулак повыше, до удара держать руки расслабленными, бить с поворотом, тяжестью всего тела, а не только рукой. Под ноги мне попался камень. Я отшвырнул его и стал подходить к Мозену, который сидел, поджав под себя ноги.
— Вставай!
Мозен поднялся с ленивой усмешкой, поблескивая белыми зубами. Он был на два года старше меня и намного выше. Сейнвен заплакала, и Сара оттащила ее в сторону. Остальные дети побросали молотки и отбежали в глубь пещеры.
Я знал, что справиться с Мозеном будет не так-то просто — он происходил из семьи горцев-кулачников. Однажды я видел, как он дрался на улице. У него была медвежья сила его отца, но зато мой отец научил меня английскому прямому левой, который ошарашивает противника и открывает его для удара правой. Пританцовывая, я ждал, когда Мо кинется на меня. Мой левый кулак так и зудел. Отец говорил: если хочешь мужчину разозлить, а мальчишку заставить плакать — бей в нос.
Отец научил меня драться, но Сара заткнула меня за пояс. Увидев, что дело затевается всерьез, она подбежала и встала между нами, упираясь мне в грудь левым, а Мозену правым крепко сжатым кулачком.
— Эй, вы, — сказала она. — Лежачего ногами не бить, в глаза пальцем не тыкать, не бить головой в живот и не царапаться. Драться — так честно, или уж не драться совсем.
С этими словами она взмахнула кулачками и засыпала нам глаза мелким шлаком.
— А если кто посмеет меня тронуть, буду бить молотком, — сказала она, села и начала дробить руду.
Вот те раз!
Мы с Мозеном схватились за глаза и запрыгали в диком танце, вытирая лившие ручьем слезы и обзывая ее всеми известными нам скверными словами.
— Вода вон там в ведре, — сказала Сара, — и запомните, кроме меня, здесь никому драться не разрешается.
Мы на ощупь добрались до ведра и, став рядом на колени, начали, ругаясь, промывать глаза.
— Вот подлая девка, — наконец проговорил Мо. — Но я все равно посчитаюсь с тобой в горах, Йестин Мортимер, провалиться мне на этом месте.
— Приходи в семь часов к пруду, — ответил я, — я тебе разрисую рожу.
В двенадцать часов раздались удары в рельс — это был час обеда. Побросав молотки, мы выскочили из пещеры и во главе с Сарой бросились к пышущим жаром печам. Сюда со всех сторон устремились потоки рабочих: погонщики мулов, подносчики известняка, загрузчики шихты — все собирались вокруг печей и протягивали руки к теплу.
Но моего отца у печей не было. Он устроился в стороне на вагонетке, разложил свой завтрак и открыл фляжку с горячим чаем, из которой шел пар. Приятно было смотреть на него, и я заметил, что многие девушки хихикали, подталкивали друг друга, показывая на него глазами, и приглаживали волосы, стараясь выглядеть постарше. Но он видел только меня.
— Ну, как дела? — спросил он.
— Хорошо, — ответил я, забираясь на вагонетку и усаживаясь рядом с ним. — Работаю вместе с Сарой Робертс и Мо Дженкинсом, дроблю руду для Второй печи и уже засорил глаза.
Он пристально поглядел на меня.
— У вас там холодно?
— В ледышку можно превратиться. Ну да ничего. Там многие моложе меня.
Он откусил кусок хлеба и стал жевать, глядя в пространство. А потом сказал:
— Помни — никаких драк с Мо Дженкинсом. Я не мог ему врать.
— Один только раз сегодня вечером, и больше я с ним связываться не буду.
Я принялся за свой завтрак.
— Боже милосердный! — сказал отец. — Ты времени даром не теряешь!
Он отпил из фляжки, вытер рот рукавом и спросил:
— Когда?
— В семь часов у пруда.
— О, черт, — простонал он. — Так мы, того и гляди, прослывем отъявленными драчунами. Поди тогда согрейся, а то сведет мускулы.
Он взял меня за руку и стал проталкиваться через толпу поближе к печи.
— Подай назад! — крикнул горновой; толпа отодвинулась, образовала широкий круг и приготовилась смотреть, как идет чугун.
Велика изобретательность человека, научившегося добывать из горы камень и выплавлять из него железо.
Дверца печи распахнулась, и на нас дохнуло жаром от раскаленной добела массы, над которой плясали бездымные языки красного и золотистого пламени. Пробили летку, и все прикрыли глаза от нестерпимого блеска. Я увидел выползающую губу ослепительно белого чугуна, который словно остановился в нерешительности, ощутив холодное дыхание гор. Глотнув влажного воздуха, он окутался клубами пара, зашипел и пошел, пошел: живая красная струя извивалась и пламенела в летке. Вот она уже потемнела; белый поток бежал в изложницы, стреляя, щелкая, растопыривая пальцы ручейков, раскаленного металла. Язычки пламени трепетали над формами, ослепительный блеск заволакивался багровой дымкой, металл обретал устойчивость цвета и формы, готовясь к своей тысячелетней трудовой жизни. Печь ревела, шипели изложницы. Летку забили. Печь облегченно рыгнула.
К четырем часам в пещере стало темно; пришел Идрис и угостил палкой мальчишку-ирландца, который бросил работать. Когда он ушел, Сейнвен Хьюз заснула, свернувшись у стены, но мы не стали ее будить, а цыганенок Бруки Смит украл все, что осталось у меня от завтрака, — тот самый Бруки Смит, незаконный сын торговца из Абергавенни, который два месяца спустя умер от голода в ночь под Рождество. Медленно тянулись часы, полные холода и страха; иногда в пещеру заглядывали английские дамы и господа, пришедшие посмотреть на маленьких уэльских рабочих. Я натер на руках мозоли, и когда в половине седьмого Идрис ударил в рельс, рукоятка моего молотка была в крови.
— Кончай! — закричала Сара, и мы все бросились за ней из пещеры. Но у выхода я вспомнил про Сейнвен и вернулся. Она так и спала у стены; ноги у нее посинели до самых ляжек, и дыхание было еле слышным.
— Чего ты там застрял, Мортимер? — крикнул Мозен, остановившись у выхода. — Не вздумай спрятаться или убежать домой.
— Тут Сейни спит, — отозвался я. — Что ж, так и оставить ее замерзать?
