— Вторая случайная встреча?
В какой-то момент она подумала, что полковник знает больше, чем говорит. Но потом сообразила, что он имеет в виду встречу в ее спальне в ночь приезда в Сплендору.
— Странно, правда?
Ее ровный, лишенный эмоций голос, казалось, на секунду привел полковника в замешательство. Но только на секунду.
— Неужели вы тоже готовы выгораживать его, мисс Мейсон? Я думал, вы убеждены, что этот человек убил вашего брата? Что же изменило ваше мнение?
В самом деле, что? Ей и самой хотелось бы знать.
— Какое-то время я действительно была убеждена в этом. Но теперь я вижу, что это, как вы говорите, глубокое заблуждение.
Рэнсом чувствовал, как дрожит рука Летти, которую он сжимал, но вынужден был сидеть и слушать, почти не вмешиваясь. Нельзя было себе позволить проявить больший интерес, хотя в эти мгновения решалась его судьба. Впрочем, он думал сейчас не о своей судьбе, его мучила смерть Джонни — Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда они виделись в последний раз, Джонни смеялся… А еще Рэнсом думал о женщине, сидящей рядом. Сдержанность Летти удивляла и беспокоила его. Он ожидал, что она тут же с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку офицеру федеральной армии, укажет дерево и тайник. То, что она не сделала ни того ни другого, вызвало у него какую-то странную, радостную тревогу. Он отдал бы все, что у него есть, лишь бы узнать, что она думает, что чувствует, что означает ее дрожь…
Летти изо всех сил старалась хоть немного успокоиться, но у нее ничего не получалось. Она сознавала, что слаба — слаба нравственно, умственно и физически. Она оказалась распутной, отдала себя в руки убийцы! Не нужно винить климат, обстоятельства или даже Шипа. Виновата она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое существо, порабощенное собственной чувственностью…
Боже! Но как же могло случиться, что человек, обнимавший ее, слившийся с ней в такой страсти, оказался хладнокровным убийцей? Как могла она этого не почувствовать? Он явился к ней, а руки его были в крови. Какое это было для него восхитительное развлечение — догнать ее на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это время, что Джонни уже нет в живых. Ее возлюбленный убийца!
Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен с ней…
Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно же быть какое-то объяснение этому! А может, их и в самом деле двое? Два ночных всадника, именующих себя Шипом?..
Летти понимала, что ищет оправданий, чтобы успокоить свою совесть. Оправданий не было. Существовал только один Шип.
А тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Может, это когда-то и было, но теперь люди совершают подвиги, только если вынуждены спасаться или если они рассчитывают чего-то добиться — например, милости женщины.
«Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…» Слова! Пустые слова!
Рэнни крепче сжал ее руку, и это заставило Летти вернуться к действительности. Полковник как будто собирался уходить — он держал шляпу в руке. Стараясь выглядеть спокойной, Летти вежливо кивнула ему. Уже спускаясь по лестнице, Уорд обернулся:
— Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я пока не знаю. Думаю, примерно через час эти будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.
Извещения о похоронах были расклеены на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом, вдоль уходящих в обе стороны дорог. Листки с соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы окаймляли черные рамки. Время и место прощания были вписаны от руки. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.
Тетушка Эм, как требовал обычай, с утра отвезла провизию в дом миссис Риден. Вернулась она довольно скоро. Лицо было бледное, с покрасневшими от слез глазами она сказала, что мать Джонни слегла и никого не хочет видеть.
Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками, слишком длинными для его рукавов, и выступающим кадыком — занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.
Прихожане обмахивались платками, шляпами и веерами, терпеливо снося духоту. День был слишком жаркий, а в церквушке собралось слишком много народу. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, и пыльных церковных книг. Но самым сильным был тяжелый аромат увядающих цветов жасмина, призванный заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.
Священник, то и дело вытиравший лицо платком, был краток в своем надгробном слове. Закончив речь, он подал знак, гроб подняли на плечи и вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду других могил, на каждой лежал могильный камень цвета ржавчины, изготовленный из железняка. Гроб поставили рядом с могилой.
Мать Джонни едва могла идти, ее приходилось поддерживать. За матерью к гробу подошли другие родственники и соседи покойного. Они шаркали ногами и покашливали; время от времени какая-нибудь женщина всхлипывала и прижимала к глазам платок, чтобы не зарыдать. Рядом с Летти, не стесняясь, плакала и размазывала по щекам слезы тетушка Эм. Чуть подальше стоял Мартин Иден с зажатой под мышкой шляпой, он, не мигая, смотрел прямо перед собой. За ним, ближе к краю, стояли полковник Уорд, Салли Энн и все ее семейство.
Священник подошел к гробу, поправил цветы, достал Библию и начал читать:
— Всему на этом свете есть свой срок, на все время отмерено под небесами…
Закончив читать молитву, священник произнес: «Аминь», которое как эхо повторили глухими голосами собравшиеся, и закрыл Библию. Он подошел к осиротевшей матери Джонни и произнес несколько слов утешения. Короткая и простая церемония закончилась. Вернее, почти закончилась — Рэнни достал из кармана губную гармошку. Ни на кого не глядя, не спрашивая ни у кого разрешения, он поднес ее губам, глубоко вдохнул, выдохнул — и начал играть.
