Прием устраивали в честь Жозефа, которого сегодня должны были выпустить из Бастилии. Государство сняло с него обвинения, но ему все же предстоял короткий суд за побег и затем оправдание.
Маркиза рассчитывала, что к вечеру он будет дома и примет участие в торжестве.
— Мы пригласим всех, — заявила Жанна, — кто что-то собой представляет. И всех, кто нам нравится. Прием начнется в конце дня. У нас будет хороший легкий ужин, а потом фейерверк в саду.
Но даже фейерверки затмил бы посол Франклин — или доктор Франклин, как его любили называть в Париже, отдавая должное его научным достижениям. Кокетливые дамы, окружавшие его, куда бы он ни пошел, любили называть посла «папа». Мари-Лор вспомнила о своем отце. В каком бы он был восторге, если бы познакомился с этим великим человеком. И как изумился, увидев на ней это платье. Едва ли можно было сказать, что на ней было платье, скорее она была заключена внутри этой сложной конструкции.
Несколько дней назад мадемуазель Бовуазен заявила, что недовольна светлым шелковым туалетом, который заказала.
— Этот абрикосовый цвет не идет мне. Но может быть, Мари-Лор захочет примерить его.
Мари-Лор полагала, что это тактичный способ предложить ей платье для приема. Или, может быть, просто чем-то занять девушку, чтобы она не умерла от беспокойства, ожидая освобождения Жозефа.
Мари-Лор уже провела пару часов с парикмахером, успев за это время покормить Софи, а он — повосхищаться картиной в духе Руссо: парикмахер делает прическу кормящей матери.
— И ваши волосы, мадемуазель…
«Я бы отдал все, — сказал он, — если бы смог причесать вас в торжественном стиле прошлых лет, когда пользовался переносной лесенкой, чтобы добраться до верха сооружения, которое воздвигал на женских головах в прошлом». Ах, какие аксессуары, жаль, что теперь они не в моде — плюмажи, флаги, парусные корабли, плывущие по волнам взбитых волос; с особой гордостью он вспоминал даму, у которой на голове уместилась целая деревня.
Парикмахер зачесал несколько прядей Мари-Лор наверх, — не слишком высоко, заверил он, всего лишь маленький начес, намек на прошлое, чтобы уложить длинные локоны на шее и плечах. Настоящая прическа пастушки: сама королева предпочитает такой простой стиль.
— Такой свежий, невинный, такой… — Он заколебался, задумался и в заключение опытной рукой уложил кокетливой спиралью последний локон и опустил руки.
Явно истощив весь запас прилагательных, он повторил сказанные в самом начале:
— Voila, мадемуазель, это так, так… в стиле Руссо, не правда ли?
Мадемуазель Бовуазен одобрила «пастушку», прекрасно г гармонировавшую с платьем, которое могло казаться Мари-Лор чудовищно роскошным. Но на самом деле оно было немного проще и более девичьим, чем платья, бывшие в моде в прошлом году.
Во всяком случае, портнихе удалось создать такое впечатление. Шелковая юбка абрикосового цвета расходилась ниже талии, открывая каскады оборок ослепительно белой нижней юбки с едва заметной вышивкой в тон голубым пышным бантам, украшавшим корсаж.
— Вот именно такое платье во Франции набрасывает на себя по утрам пастушка, — проворчала Мари-Лор, — когда отправляется сказать коровам «бонжур».
Она медленно повернулась перед зеркалом. Голубые атласные туфельки были немного тесны, но не настолько, чтобы забыть о железной конструкции, сжимавшей талию и живот. Но она была в восторге от закругленных высоких каблуков и изящных пряжек.
— Я и в самом деле неплохо выгляжу, — удивилась она, — не такой карлицей, как всегда. Но сколько же для этого потребовалось труда.
— Слишком много труда. — В дверях появилась маркиза, с довольно мрачным выражением нарумяненного лица, тоже затянутая в корсет, но очень внушительная в темно-зеленом платье из шелка с нежно-розовым восточным узором. — Мне надо проверить, что приготовлено из угощения. Это более благодарное дело, чем все эти утомительные наряды, но, прежде чем идти на кухню, я хотела взглянуть, какая вы хорошенькая.
— Я опоздаю, — вмешалась мадемуазель Бовуазен, — если сейчас не надену свое платье. Пойдем, помоги мне, Клодин. Нет, не чувствуйте себя виноватой, Мари-Лор, — заметила она, оборачиваясь. — Актриса всегда сумеет одеться быстро.
Мари-Лор смущенно улыбнулась Жанне, которая рассматривала ее туалет с необычным интересом.
— Очень мило. Вам надо надеть что-нибудь яркое на шею. Что-то блестело и переливалось в ее руке.
— Примерьте. Это подарок от матери Жозефа.
Мари-Лор изумленно посмотрела на цепочку тонкой работы и изящные подвески со сверкающими бриллиантами, матовыми опалами и сапфирами, напоминающими цвет неба перед восходом солнца.
— О нет, мадам, — прошептала она, — я не могу. Я хочу сказать, — добавила она, пытаясь скрыть смущение за шуткой, — вы думаете, что это не нарушит впечатления «простой молодой девушки», которое я должна производить?
— Этого я не могу вам сказать. Но думаю, это полностью соответствует глубине и решительности вашего характера. Поэтому вы меня очень обяжете, если примете это.
— Обязательно, мадам. — Мари-Лор повернулась и наклонила голову, чтобы маркиза могла застегнуть колье. — Благодарю вас, мадам.
— Оно ваше, Мари-Лор, в благодарность за то, что научили меня любить.
Конечно, Мари-Лор не могла принять колье. Даже взятое на время, оно вызывало у нее трепет.
Оставшись одна, Мари-Лор, стоя у зеркала, в последний раз долгим и оценивающим взглядом окинула себя. Как приятно снова обрести тонкую талию. Она словно стебель цветка возвышалась над пышными шелковыми юбками. Талия казалась слишком тонкой и хрупкой, чтобы поддерживать тяжесть ее почти оголенной груди. На шее холодным блеском светились бриллианты, медные локоны падали на обнаженные плечи, касаясь пышных сборчатых рукавов.
«Золушка, готовящаяся к балу». Она пожала плечами (туго зашнурованный корсет позволял хотя бы это) и сделала гримаску от этого сравнения. Она могла бы вообразить себя Золушкой, но Мари-Лор никогда не выйдет замуж за принца.
Ибо жизнь — это не волшебная сказка, в которой исполняются три желания. Ей дарованы день без веснушек и возможность познакомиться с послом, но что касается «и они жили долго и счастливо» («Не убивай его, Жозеф!») — то правда (правда Жиля, правда Арсена) была до боли очевидна.
И правда была в том, что просто любить кого-то — недостаточно. Слишком много ненависти и несправедливости, как стены Бастилии, стояло между ними.
Мари-Лор грустно улыбнулась своему отражению в зеркале. Завтра все будет по-другому. Но она подумает об этом завтра… завтра.
— Месье де Калонн. Мадам Гельвеции. Аббат Морель и маркиз и маркиза де Лафайет. Месье Карон де Бомарше.
