— Йестин! — шепчет Мари, и в глазах ее жалость.
— Да что с ним говорить! — язвит мать. — Он только и умеет выбивать зубы мистеру Афрону Мэдоку. И как только бедняга в живых остался!
— Мы ведь знаем, кто бил сильнее, — говорит Морфид, даже глазом не моргнув. — Я его, бедного, только что видела.
— Хоть ты-то не вмешивайся, — набрасывается на нее мать. — Бог свидетель, Афрон Мэдок — человек мирный, богобоязненный дьякон.
— Черт побери! — смеется Морфид. — Знаем мы этих богобоязненных! Я-то рада, что ты молотишь дьяконов. Но почему тебе Афрон Мэдок так понравился?
— А он был больше всех и как раз под руку попался, — отвечает Джетро и, увернувшись от матери, выскакивает за дверь, а мы сидим, молчим и злимся.
— Я вернусь к ужину, — говорю я, вставая.
— Если будет этот ужин, — ворчит мать.
На горе дул холодный ветер, и внизу, на ферме Шант-а-Брайна, где по вереску растекался ночной туман, мычали коровы, требуя, чтобы их подоили. Печи Нанти ревели словно бешеные; рельсы, отправляемые в Испанию, звенели и гудели, как колокола, — шла погрузка, и до меня доносилась хриплая ругань десятников. Совсем закоченев, я стоял там и ждал Мари. И она пришла, кутаясь от ветра.
— Не сердись на нее, Йестин. Ее гложет тоска по отцу.
— Сколько у нас еще осталось на хозяйство?
— Четыре шиллинга, — ответила она. — А в лавке мы должны шесть.
— Заплати им, — сказал, я и дал ей два шиллинга. — Начинать голодовку лучше без долгов. Быстрее их спрячь, идет Морфид.
— Где звенят деньги, там и я! — сказала Морфид. — Пересчитай их хорошенько, потому что нам понадобится каждый пенни. Когда вы ушли, явился Харт. Он передумал, сказал он, и решил дать Мортимерам урок, который они всю жизнь будут помнить. Отстранение от работы на месяц касается всех — и Джетро и меня.
— Как же так? — сказал я, холодея.
— Еще один скандал, и нас всех занесут в черный список.
Ее лицо под платком было бледным и тревожным.
— Им был нужен отец, а не мы, — сказал я.
Морфид засмеялась.
— Наконец-то догадался! Ведь никогда еще человека не отстраняли от работы за драку в трезвом виде. — Она обняла Мари и повела ее вниз.
— В долг нам еще дают? — крикнул я.
— Если нет, нам туго придется, — ответила Морфид.
Когда они вошли в дом, я спустился в лощину. Даже в багровом зареве печей огни заводской лавки все-таки казались яркими, а в конце Рыночной улицы я увидел кассиров Бейли и их помощников со счетными книгами. Перед лавкой, как всегда, стояли ирландки, держа завернутых в платки младенцев. Только ирландцы умеют есть вот так — через стекло, затуманивая дыханием хлеб и сыры. Уж кто-кто голодал в Нанти, так это ирландцы — особенно женщины, ведь они отдавали свою долю ребятишкам.
— В долг вам ничего не дадут, — сказал Шанко Метьюз, выступая из тени, — так что не стоит унижаться. Да и с чего ты взял, что можешь получить кредит, когда тебя отстранили от работы?
Я похолодел; перед моими глазами стояли лица Мари, Морфид, Джетро, матери и маленького Ричарда. А скоро родится мой ребенок, и нас будет семеро. Если в конце месяца начнется стачка, нам не выжить. Сердце у меня сжалось.
— Тебе еще повезло, что вас не выселяют, — сказал Шанко. — Бейли не пожалел ни меня, ни моих, а мы всего-то десять минут пошумели. Выгнал из дома, как собак, — живите, мол, на старом заводе, помнишь?
— Помню, — ответил я, не слушая.
— Отойдем-ка от света, — сказал Шанко. — У отстраненного всегда найдутся друзья. — И он потащил меня за собой. В тени лавки стоял человек. Высокий, широкоплечий.
— Йестин Мортимер? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Черный список или отстранение? — спросил он.
— Отстранение, — ответил я. — А вам какое дело?
— Меня зовут Абрахэм Томас, я из Коулбруквела. Ты состоишь в союзе?
— Да, — сказал я.
— Покажи свою карточку, — толкнул меня локтем Шанко. — Это представитель союза.
Я достал свою карточку. Томас поглядел и отдал ее мне обратно.
— В «Королевском дубе» тебе будут рады, как были рады твоему отцу, — сказал он. — Чартистской армии Зефании Уильямса нужны верные, твердые и смелые братья. Нам нужны дьяконы, чтобы возглавить отряды. Тебя ждут люди, борющиеся за шесть пунктов Хартии.
— Меня интересуют деньги, а не политика, — ответил я. — Мне надо кормить семью.
— Денег ты не дождешься, пока у нас будет такая политика, — сказал Томас. — Ты дождешься только отстранения от работы, черного списка, виселицы, ссылки — другого от хозяев вроде Бейли нам ждать не приходится. Народ подымается: один за всех, все за одного. Будь верен народу, и он прокормит тебя и твою семью — никто голодать не будет!
— Все время, пока я не буду работать? — спросил я. — Все четыре недели?
— Хоть четыре месяца, но мы еще раньше добьемся Хартии, и тогда никто не будет больше голодать. Записать тебя в дьяконы?
— Записывай, — шепнул Шанко. — Он человек надежный.
— Вы говорите, что мой отец бывал в «Королевском дубе»? — спросил я.
— Он пришел к нам, когда его сын попал под чугун, — сказал Томас. — Зефания сам записал твоего отца. Он ходил на ночные собрания, он участвовал в учениях, он обучался владеть оружием и дал присягу сражаться за Хартию и отдать за нее жизнь.
Для рабочего с плавильных заводов он говорил очень гладко, этот Томас.
— Когда вы получите Хартию? — спросил я.
— Брось, Мортимер, пусть об этом думают те, кто поумней тебя, — прошептал Шанко.
— Если мне придется отдать за нее жизнь, я имею право это знать, — сказал я. — Я что-то не вижу, как мы можем справиться с церковью без борьбы, и, уж конечно, люди вроде лорда Джона Рассела, Мельбурна и герцога Веллингтона скорее прибьют корону гвоздями к голове Виктории, чем позволят, чтобы она ее лишилась.
— Где ты всего этого набрался? — спросил Абрахэм Томас, вглядываясь в мое лицо. — Ты в этом как будто разбираешься получше многих.
— А народные массы поднимаются на борьбу? — спросил я, оставив его слова без ответа. — Или все дело затеяли несколько горячих голов вроде Джонса, Фроста и Уильямса?
— Массы с нами! — воскликнул он. — Кровавые расправы в Бристоле и Ноттингеме не забыты! Чартисты повсюду. По всей стране люди ждут сигнала, чтобы покончить со злом. — Он повысил голос. — Время мирных переговоров прошло. Сила будет уничтожена силой. Долой тиранов, которые правят нами, долой королевскую власть и земельную аристократию!
— Ш-ш-ш! — сказал я. — Докричишься до того, что нас повесят. Слава Богу, мы не все похожи на тебя, Абрахэм Томас. Люди хладнокровные еще могут добиться победы, но фанатиков Веллингтон истолчет в порошок, как он истолок французов. Чего вы от меня хотите?
