Он чувствовал, как по его щекам катятся слезы. Слышал, как произносит чье-то имя. Ощущал под рукой горячую мокрую щеку.
Постепенно ярость опадала с него. Он перевел дыхание и налитыми кровью глазами посмотрел на Зизи.
Она стояла перед ним очень прямо, бросив руки вдоль тела, подняв вверх лицо и зажмурившись, как будто предлагала ему себя бить.
Эта готовность отрезвила его.
– Дрянь! – сказал он еще раз очень холодно, сорвал с Зизи ожерелье и шагнул к выходу.
Его взгляд упал на ворох одежды, валявшейся на кровати. Это была одежда Иды. Он подхватил ворох, ногой толкнул дверь и бросился вниз по лестнице.
На улице мокрый снег ударил ему в лицо. Он постоял несколько секунд, ловя ртом влажный терпкий ветер, затем по узкой немощеной улочке прошел вниз, к морю, бросил в темную колышущуюся массу нежные сверкающие тряпочки бывшей госпожи Лозинской.
После ухода Лозинского Зизи еще долго стояла посреди комнаты, не понимая, что произошло. Но постепенно одна мысль овладела ею. Лозинский называл ее Идой. Он бил госпожу Верде, а не ее, Зизи. Он хочет убить госпожу Верде! Господи, как зол он был! У нее до сих пор от страха подкашиваются ноги! А если он действительно убьет Иду? Поедет вслед за съемочной группой, подстережет в горах и убьет? Ведь Ида такая беззащитная! Такая слабая! Но кто, кто сможет защитить ее? Только она, Зизи. Потому что только она знает, что Иде грозит опасность. Надо ехать! Немедленно ехать! Если выехать сегодняшним поездом, она успеет догнать группу. На глаза, разумеется, показываться не будет. Последит за Идой как бы исподтишка, чтобы в нужный момент прийти на помощь.
Через два часа Зизи кружила по симферопольскому вокзалу.
Настороженно, точно предупреждая о чем-то, выли паровозные гудки. Им отвечала заполошная чайка, кружившая над привокзальной площадью.
Утром, провожая группу у ворот студии, Зизи выяснила, что съемочный лагерь «Охоты на слезы» расположился в поселке Иткол, двести километров вверх, в горы, от Нальчика.
Около деревянного окошка кассы никого не было. Зизи, оглядываясь, бочком подошла к нему.
– Позвольте билет до станции Иткол, любезный, – надменно произнесла она.
Внутри окошка мелькнула седовласая голова, а потом на вертящийся стульчик водрузился улыбчивый старичок.
– До Иткола поезд не дойдет, милая. Придется вылезать в Нальчике, а там открыто автобусное сообщение. Но пока работает оно плохо, так что стоит иметь в виду услуги извозчика. Изволите быть спортсмэнкой, сударыня? – весело спросил старичок. – На лыжный курорт?
Зизи не нашлась, что ответить, поджала губы и отошла от окошка.
Курорт! Если бы он знал, как быстро кружатся мысли у нее в голове – круг за кругом, круг за кругом режут острыми полозьями мозг. Она должна спасти Иду Верде – ведь Лозинский может ее убить!
Хватит ли на билет? На плацкарту должно хватить.
Через пять минут билет был куплен.
Глава четырнадцатая Иды Верде больше не будет
Только что отделанное с иголочки шале в поселке Иткол привлекало внимание приезжих. Собственно, именно шале называлось «Иткол» – на местном наречии «неверная линия» – и никакого поселка вокруг пока не было, он существовал только в голове архитектора, того самого Сергея Мержанова, который строил стеклянный дом-космолет Лозинских в Ялте.
Приезжих тут бывало немного – лыжники предпочитали ездить в Альпы, не очень доверяя конструкциям отечественных инженеров, которые построили на склоне горы Чегет и на склоне горного хребта Эльбрус две канатные дороги. Железные сиденьица одной весело дребезжали на солнышке целыми днями, а лифтовая кабина второй – настоящий домик с четырьмя окнами, выкрашенный в яркий малиновый цвет, – разгуливала на тросе вверх-вниз, отмечая своим маршрутом каждые два часа.
Но не опасно ли вот так плыть над сугробами и елками, задавались вопросом заезжие гости Иткола и Терскола, кабардинской деревеньки в четырех километрах от шале, которую архитекторы тоже грезили превратить в курорт. А ну как трос оборвется? Или ветер выхватит худощавую спортсменку и где, в каком ущелье ее потом искать? Это в Швейцарии и Франции можно доверять таким фуникулерам – там все последствия рассчитываются до мелочей. А здесь? Да еще местные жители поглядывают черными глазами на столичных путешественников – то снисходительно, то с усмешкой.
Пока дела в Итколе шли неважно, но приезд съемочной группы – с самой Верде, с самим Баталовым! – давал надежду на то, что место вскоре станет модным.
Ида в новом лисьем пальто и круглой рыжей шапочке стояла на балкончике верхней станции канатной дороги и смотрела вниз на девственный снежный покров склонов, черную ограду елок, блестящий квадратик отеля внизу.
Съемки в горах шли уже две недели и скоро подходили к концу.
С утра то и дело шел легкий снежок – будто сыпался сверху из авоськи, в которой появлялись все новые дырки. Режиссеру, кажется, это было на руку – как только хлопья начинали скользить по своим воздушным траекториям, он тут же призывал Гесса к камере.
С Кольхеном Ланским все делалось очень легко. Он не опаздывал, но и не назначал съемку слишком рано, все время светился от удовольствия и всякий будничный хаос считал веселой подготовкой к еще более веселому празднику.
Беззаботность! Кольхен светился беззаботностью, и это было именно то, что нужно Иде. В конце концов! Финал ее жизни с Лозинским – будем надеяться, что финал – дался слишком тяжело. Склизкая тягостность была в разговорах с адвокатом, с Ожогиным.
Ночью ей однажды снилось, как она плывет в море, где-то на апшеронском пляже, и в воде разлита липкая нефть, которая покрывает кожу черным, гладким, неотмываемым слоем.
Первые дни в горах Ида практически не общалась с новым постановщиком: выходила на площадку полностью готовая к эпизоду, смотрела только на Гесса и, закончив съемку, уезжала в отель. Закутывалась в шерстяной плед, усаживалась в креслице канатной дороги – и, покачиваясь из стороны в сторону, оно увозило ее вниз.
Один раз мерное движение кресла вдруг остановилось, и Ида зависла над пропастью. Одна – на фоне молчаливых гор, которые в наступившей тишине, кажется, чуть приблизились, чтобы внимательнее посмотреть на странницу. Остальная группа еще крутилась наверху. А праздных лыжников и прочих путешественников наверх во время фильмирования не пускали.
Ида не испугалась. Напротив, спокойно вглядывалась в пейзаж и думала о том, что где-то на этой прекрасной картине, наверное, есть щель, в которую можно шмыгнуть и пропасть. Исчезнуть и вынырнуть с другой стороны земли. На пляже, где дымятся на решетке жареные рыбы. Или в степи, где отставший от экспедиции археолог продолжает долбить стену в раскопе, надеясь на чудо – вдруг он первым откроет дверь в замурованную жизнь.
