— Мадам…
— Жанна! — Изабелла вскочила и порывисто обняла ее.
— Я все уже знаю, мадам. Мне рассказали. Я приехала за вами. Вам нужно на пару недель укрыться от чужих глаз? Думаю, вы будете в полной безопасности у нас. Никто не будет вас там искать.
— Милая Жанна! Я так благодарна тебе.
— Не за что, мадам. Помочь вам собраться? Лучше уехать поскорее, пока никто не проследил за нами. О, доброе утро, маркиз, — как раз зашел Орсини, и Жанна приветливо поднялась ему навстречу.
— Рад вас видеть, графиня, — чуть шутливо поздоровался он с бывшей камеристкой. — Вы недурно выглядите. Я слышал, вы предлагаете нам свое гостеприимство.
— Даже настаиваю, маркиз.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку. Перебинтованная рука беспомощно висела на перевязи. На тонком лице Жанны отразилось участие.
— Вам ведь необходим покой и отдых. Не отказывайтесь, прошу вас. Мне так хочется быть вам полезной.
В замок Миньяров отправились Изабелла с Орсини, а, кроме того, в качестве охраны, пара сторонников бывшей королевы, отказавшихся покинуть ее на произвол судьбы. Теперь, когда Изабелла была разбита, они также были вне закона и просто следовали за ней, что казалось ей вполне естественным проявлением их преданности. Так Изабелле были дарованы судьбой несколько недель мира и покоя.
Жанна, набросив на свой длинный пеньюар темный плащ с капюшоном, неслышным шагом спустилась по лестнице. Она приостановилась, не сразу решившись подойти к Орсини. Мягкая улыбка тронула ее губы. Он нимало не изменился. В глубине своей личности, под толстым слоем внешней полировки, новых манер и привычек, он навсегда остался босоногим сорванцом из Этьенна. Он сидел на каменных ступеньках, босой, ярко освещенный желтоватой луной, сидел одиноко и неприкаянно, чуть покачиваясь и сжимая здоровой рукой локоть. Если бы Жанну попросили изобразить символ одиночества, она не колеблясь указала бы на него. Она сделала еще несколько шагов и присела рядом с ним на холодный камень.
— Маркиз…
Он устало улыбнулся ей одними губами.
— Жанна?
— Вам… плохо? — она чуть покраснела, смущенная собственной дерзостью.
— Нет, так… Просто к ночи рука разболелась.
Она поспешно встала, радуясь, что может быть полезной.
— Я принесу вам порошок, это старинный родовой рецепт. Вам непременно должен помочь.
Она умчалась неслышно, словно старинное привидение замка. Легкая поступь была когда-то необходимой для скромной камеристки, чтобы не беспокоить госпожу, если та отдыхает, и осталась при ней навсегда. Она вернулась расторопно, никого не разбудив, быстро и бесшумно.
— Вот, примите, — она подала ему завернутый в бумажный пакетик порошок и хрустальный стакан с водой. — Правда, — она позволила себе улыбнуться, — это лекарство чаще всего дают роженицам.
Он улыбнулся в ответ, но грусть в глазах не исчезла.
— Что это у вас, Жанна?
— Я прихватила еще мазь на травах и чистую ткань для повязок, если вы только не против. Мне многому пришлось научиться.
— Что ж, если вы предлагаете себя в качестве врачевателя, я готов довериться вам.
Она просияла, довольная, что может занять свои руки работой, и не смотреть на него, преодолевая робость. Мазь была прохладной и сразу принесла облегчение. Жанна почувствовала, как расслабились его напряженные мышцы, словно освободившись от страшной тяжести.
— Если вам было плохо, почему вы сидели здесь в одиночестве, ведь с вами ваша жена, она должна была позаботиться о вас? — ее чистый взгляд проникал в самое сердце.
Он помолчал.
— Изабелла заснула, и мне не хотелось ее беспокоить нытьем.
Она изобразила непонимание.
— Моя королева Изабелла всегда знала, в чем ее долг. Думаю, она и сейчас не забыла.
Орсини пожал плечами.
— К чему мне ее чувство долга?
— Неужели в ней нет и следа жалости? — горячо воскликнула Жанна. — Она так несправедлива к вам.
Ее руки задрожали, и Орсини с теплотой, редкой для него, коснулся двумя пальцами ее подбородка.
— На самом деле-то она не бессердечная и не черствая, Жанна. Это… Это другое. Она может быть нищей и беззащитной, это не важно. Она просто королева, она впитала свой эгоцентризм с материнским молоком. Она не приучена замечать чужую боль, чужой страх, неуверенность, отчаяние. Их для нее не существует. А ее долг! Ее хваленое чувство долга! Оно уже погубило жизнь Антуана Рони-Шерье, и когда-нибудь она переступит через любого из нас, и через меня, и через своих друзей, через любого, кто будет иметь неосторожность стоять у нее на пути.
— Вы так говорите… словно… — она запнулась.
— Я люблю ее, Жанна, но было ошибкой жениться на ней.
Она бросила на него быстрый испуганный взгляд. Он ободряюще улыбнулся.
— Ничего тут не поделаешь. И не о чем жалеть.
Изабелла стояла в одной сорочке в отведенной ей спальне, отодвинув краешек шторы. Застарелая ревность зашевелилась в ее душе, внушая новые страхи и сомнения. Орсини и Жанна! Что влекло ее к нему, эту кроткую девушку, беспредельно влюбленную в собственного молодого и привлекательного мужа? Дружеское участие? Изабелла мало верила в чистоту подобных отношений. Должно же было быть хоть что-то, что притягивало их друг к другу!
Она услышала шаги и юркнула обратно в кровать, устыдившись, что Орсини застанет ее за мелким подглядыванием. Она хотела притвориться спящей, но не удержалась.
— Эжен, я хотела бы, чтобы мы уехали завтра же.
Он не ответил.
— Я боюсь, как бы наше присутствие не повредило Жанне, — продолжила она неуверенно. — Она до сих пор была в стороне от всего этого, и было бы ужасно, если бы мы принесли ей ненужные разговоры, возможно, даже обвинение в пособничестве.
— Конечно, Белл. Конечно. Все верно. Завтра же.
Она не поняла, добрый ли знак, что Орсини так легко согласился с ней. Мимолетная радость, что он не огорчен расставанием с Жанной, сменилась тревогой, — возможно, все дело было в том, что он и правда боялся причинить ей вред.
Утренние сборы не заняли много времени. Теперь вещи Изабеллы умещались в одной дорожной сумке, да и те не принадлежали ей по праву. Друзья снабдили ее самым необходимым. Где теперь ее роскошные платья, ее драгоценности, любимые безделушки? Она только вздыхала, переделывая на себя платья бывшей камеристки и зная, что они все равно выглядят на ней ужасно. Жанна была гораздо тоньше, уже в плечах, так что даже после переделок ее наряды отчаянно врезались в тело, жали в груди и в подмышках. Кроме того, они были ей коротки, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
