– Нет, позволишь! Деньги будут потрачены, нравится это тебе или нет.
– С какой это стати? – взбеленилась я.
– Потому что я твой муж, а ты моя жена. И ты должна мне повиноваться!
– Если это твой единственный довод, то вот что могу сказать тебе я: в Рэе мне было намного лучше, чем здесь, – выпалила я в ответ.
Дэвид мгновенно переменился в лице.
– Ты и в самом деле так думаешь, Элизабет?
Я внезапно увидела наше прошлое – колокольню церкви святой Марии, его, опустившего голову на руки, когда я сама прогнала наше счастье прочь. И я – точно так же, как он тогда, – закрыла лицо руками, чтобы отогнать это видение. Мои плечи почувствовали прикосновение его рук.
– Я бы не стал просить тебя, любимая, – произнес он тихо, – если бы не был уверен, что это по-настоящему нужное дело. Ты же знаешь.
Я, как всегда, уступила, но не потому, что он был прав.
Его замыслы не всегда бывали удачными. Провал некоторых из них обернулся немалыми потерями. Но в целом его успехи были столь впечатляющими, а мышление столь точным, что ему удалось заложить основу состояния, благодаря которому Артур, не имеющий тяги к подобным делам, стал одним из богатейших людей Оксфордшира, а может быть, и всей Англии.
Именно Дэвид по-настоящему открыл мне глаза на красоту окружающего мира. До этого я немало времени провела в Маунт-Меноне и Солуорпе, но ни сэр Генри, ни Ричард Денмэн не чувствовали всей прелести деревенской жизни столь глубоко, как Дэвид. Он ввел меня в мир тихих радостей английской деревни. Благодаря ему я увидела не только внешнюю оболочку прекрасного: цветущие деревья по весне, вспугнутого крольчонка на лугу, малиновку на ветке боярышника. Он показал мне тайный, глубинный ход природы – свидетельство вечно обновляющейся жизни. Он знал все: где появляются первые бутоны, где спрятано птичье гнездышко со свежей кладкой яиц, где белка хранит свои запасы, куда залезает на зиму барсук. Все это было похоже на путешествие в волшебный, недоступный мир, тропинку куда знал только Дэвид.
Мы так любили друг друга с самого начала, что я никогда не поверила бы, если бы кто-то сказал мне, что когда-нибудь я полюблю его еще больше. Однако это было именно так. Чем больше мы были вместе, тем сильнее становилась моя любовь. Сама природа, сама жизнь помогали мне в этом.
Через год после свадьбы, осенью 1809 года, у нас родилась дочь. Мы назвали ее Каролиной – просто потому, что это красивое имя нравилось нам обоим. Роды, которые опять принимала Марта, никого больше не подпустившая ко мне, прошли легко и быстро. Дэвид не успел даже поволноваться как следует. Приготовившись к долгому ожиданию, он сел разбираться с кипой просроченных счетов, но не успел закончить работу, как Марта вынесла ему нашего второго ребенка.
С самого рождения дочь до смешного походила на меня. Однако, слава Богу, это сходство оказалось чисто внешним. Своим мягким нравом Каролина пошла в отца, что и позволило ей стать со временем гораздо более привлекательной личностью, чем ее мать. Дэвид сразу же превратился в ее верного раба, и мне приходилось чуть ли не отвоевывать его внимание у собственного ребенка. При всяком удобном случае он немилосердно баловал ее, и, если бы не твердая рука Марты, крупные скандалы в нашем семействе стали бы неизбежны. В вопросах воспитания Марта пользовалась непререкаемым авторитетом, и, когда дело касалось детей, мы покорно склонялись перед ее железной волей. Наверное, поэтому маленькая Каролина благополучно выросла, практически не пострадав от чрезмерных поблажек отца и строгостей матери.
И все же именно Каролина послужила косвенной причиной одной неприятности, которая несколько омрачила нашу жизнь. В отличие от Артура я смогла кормить ее грудью, а потому внезапно для себя впервые в жизни почувствовала, что не расположена удовлетворять амурные притязания Дэвида. Он довольно миролюбиво воспринимал мои повторяющиеся отказы. Если бы я знала, что это в конце концов обернется против меня самой!
В то время у нас была горничная – существо с копной курчавых волос, ярким деревенским румянцем и парой плутовских глаз, которые не сулили ничего хорошего мужской половине сельского населения Оксфордшира. Уж я-то в этом разбиралась. Несколько раз я замечала, как она поглядывает на Дэвида, но не придала этому значения, поскольку наша горничная строила глазки любому встречному мужчине в возрасте до семидесяти лет. Но однажды, вернувшись из сада с корзиной только что срезанных цветов, я отчего-то заглянула в дальнюю комнатушку, где застала их слившимися в страстном поцелуе. Они были столь поглощены этим занятием, что и ухом не повели, пока я не швырнула свою корзину на пол. Побелев как полотно, Дэвид отдернул от нее руки, будто обжегся крапивой. Она была потрясена не меньше, но не отстранилась от него, а только захихикала.
– Пошла вон! – прошипела я с таким зловещим спокойствием, что ее словно ветром сдуло.
Мы с Дэвидом смотрели друг на друга, как кошка с собакой. Он осторожно откашлялся.
– Что ты собираешься делать, Элизабет? Не стоит отыгрываться на девчонке. Я виноват не меньше.
– Уже догадалась, – произнесла я ледяным тоном. – Но ты, надеюсь, не будешь настаивать на том, чтобы после всего случившегося я оставила ее в доме?
– Наверное, нет, – жалко промямлил он, – но…
– В таком случае пусть укладывает вещи, – жестко заключила я. – Не бойся, я подыщу ей работу, не менее увлекательную, чем здесь.
Перепуганный насмерть, Дэвид молчал. Лишь когда я уселась за стол, чтобы написать сопроводительную записку для дрянной девчонки, он, набравшись смелости, спросил:
– А как же я?
Я взглянула на него исподлобья.
– Тебя, пожалуй, так просто не спровадишь. Так что собирай-ка вещички и перебирайся в другую спальню. Поживешь пока один, а там посмотрим.
Он подавленно согласился. Недельку я подержала его в черном теле. Потом позволила ему пасть передо мной на колени и в конце концов милостиво даровала прощение. Это было на редкость приятное примирение.
Что же касается горничной, то я отправила ее к кузену Спейхаузу с посланием, в котором сообщала, что, на мой взгляд, сия девица станет ценным пополнением в его хозяйстве. Он немедленно уловил мой намек и был столь потрясен ее достоинствами, что прихватил с собою в Лондон. Но там она почему-то не прижилась и сбежала с каким-то солдатом. Возможно, наша горничная до сих пор занимается своим излюбленным ремеслом – на сей раз где-нибудь под сводами Вестминстерского моста, беря по шесть пенсов за один раз.
Если я и преподала Дэвиду урок, то для себя извлекла еще больший. Я поняла, что даже такое сильное чувство, как его любовь, нельзя воспринимать как нечто само собой разумеющееся. В конце концов все это даже позабавило меня. Раньше я была склонна боготворить Дэвида, а тут оказалось, что он далек от совершенства – как и любой другой смертный.
