«Дайана. Думай о Дайане. В эту неделю ничто не имеет значения, кроме Дайаны», — уговаривал он себя. Но, несмотря на уговоры, мысли о Синтии не покидали Расса, пока он выбирался из машины и приближался к дому. Он гадал, когда Бауэр приобрел этот дом — до знакомства с Синтией или после него, приложила ли она руку к этому саду, помнит ли Синтия, как мечтала вместе с Рассом жить в собственном доме, окруженном деревьями.
Медный дверной молоток был отполирован до блеска, как и номер на колонне. Расс дважды постучал в дверь и прислушался. Спустя минуту дверь открыла молодая негритянка в простом льняном костюме, туфлях на низких каблуках и жемчужном ожерелье, не менее элегантная, чем сам дом.
— Доктор Шоу? — осведомилась она и с улыбкой отступила, пропуская его в дом. — Ну конечно! Дайана поразительно похожа на вас. — Негритянка протянула руку. — Дайана предупредила меня о вашем приезде. Я — Мэнди Джонсон, личный секретарь миссис Бауэр.
— Личный секретарь… — эхом повторил Расс, пожимая руку Мэнди. Он ожидал увидеть в этом доме экономку, кухарку или горничную, но уж никак не личного секретаря.
— Я помогаю миссис Бауэр готовиться к свадьбе, — объяснила Мэнди, — а вообще я работаю у миссис Хоффман.
Это известие стало для Расса вторым сюрпризом. Гертруду Хоффман он считал отъявленной расисткой. Если стоящая перед ним молодая женщина отнюдь не видение, значит, впечатление, которое сложилось у Расса о Гертруде Хоффман, было ошибочным. Он хотел было спросить, давно ли Мэнди работает у Гертруды, но тут его внимание привлек радостный возглас, донесшийся со стороны изогнутой лестницы:
— Расс!
Дайана стремительно сбежала по ступеням, бросилась к нему и обняла за шею. Расс ответил дочери крепким объятием, а затем слегка отстранил ее от себя и внимательно оглядел. От ореола прямых темно-русых волос до кончиков белых туфелек на плоской подошве она была самим воплощением красоты. Расс задержал взгляд на простеньком сарафане дочери, узнав излюбленный стиль старших учениц школы, в которой он работал.
— От Лоры Эшли[3]? — насмешливо осведомился он, указывая на сарафан.
Дайана рассмеялась.
— Знаю, знаю: этот стиль мне совсем не идет. Будь я в Нью-Йорке, я выбрала бы джинсы или шелковый костюм, но мы в Сент-Луисе, во владениях бабушки. Позднее я собиралась повидаться с ней.
— Ясно, — глубокомысленно отозвался Расс. Мэнди Джонсон бесшумно удалилась, оставив его наедине с Дайаной. — Ты великолепно выглядишь.
Дайана усмехнулась.
— Спасибо, и ты — тоже. Тебе идет эта рубашка. Я впервые вижу тебя без галстука и пиджака.
Расс был одет в мягкую мешковатую белую трикотажную рубашку, заправленную в облегающие хлопчатобумажные брюки, и сандалии без носков.
— Даже надутым старым профессорам иногда не мешает расслабиться.
— Надутым? — с сомнением и насмешкой переспросила Дайана. — Старым? Да если бы ты выглядел чуть моложе, никто не поверил бы, что ты — мой отец!
— Я стал отцом слишком рано — можно сказать, в детстве.
Рассмеявшись, Дайана вновь обняла его и опустила руки.
— Хочешь перекусить?
— Спасибо, я уже позавтракал.
— А кофе?
— Не откажусь, если он уже готов.
Обняв отца, Дайана повела его по коридору.
— В нашем доме кофе всегда готов. Об этом заботится миссис Фриц.
— Насколько я понимаю, миссис Фриц — кухарка?
— Ты не ошибся. — Они вошли в кухню, где приземистая пухленькая женщина месила какую-то густую массу — тесто для хлеба, догадался Расс. — Миссис Фриц, познакомьтесь с доктором Шоу.
Кухарка нахмурилась и произнесла с резким немецким акцентом:
— Как поживаете, доктор Шоу? Боюсь, мне придется вновь извиниться за мисс Бауэр. Сколько раз я твердила ей, что гостей неприлично вести на кухню! Если вы хотите перекусить, я с удовольствием накрою для вас стол в столовой.
Не обращая внимания на ворчание кухарки, Дайана выпустила руку Расса и направилась к кофеварке.
— Не беспокойтесь, миссис Фриц, мы хотим только выпить кофе. — Она наполнила темной жидкостью две кружки, помня, что Расс пьет только черный кофе, и поманила его за собой к боковой двери. Спустя минуту она поставила кружки на стол и устроилась на белом плетеном стуле.
— Чудесный уголок, — заметил Расс, оглядев вымощенный камнем внутренний дворик. Помимо шести стульев у столика, за который они сели, по двору среди больших растений в кадках было расставлено еще несколько кресел и шезлонгов. Каменные плиты двора окаймлял бордюр из ярких цветов, прерывавшийся лишь в том месте, где начинались широкие ступени, что вели на лужайку. Неподалеку поблескивала под солнцем бирюзовая вода в бассейне. По другую сторону бассейна виднелся цветник, сплошь засаженный розами. Остальное пространство до расположенной поодаль беседки, окруженной рощей грациозных ив, занимала поросшая изумрудной травой лужайка.
— Полюбуйся на эту красоту, — со вздохом посоветовала Дайана. — Теперь мы долго ничего этого не увидим. Завтра здесь начнут ставить тенты и сооружать площадку для танцев. Боюсь, эта лужайка, уставленная пятьюдесятью столами и четырьмя сотнями стульев, потеряет всю свою прелесть.
— Она все равно будет изумительна. — Расс отвел глаза от живописного пейзажа и вгляделся в лицо Дайаны. — Как поживает Ник?
Она улыбнулась.
— Прекрасно.
— А ты? Волнуешься?
— Невероятно! Нам предстоит еще столько дел. Мэнди стала для нас настоящим спасением, и Тэмми тоже — она занимается организацией торжества. Тэмми знает толк в своем деле и не зря получает деньги. В последние дни телефон в доме не умолкает — звонит то поставщик провизии, то флорист, то фотограф, то оператор, то портниха, то ювелир… Если бы я знала, сколько хлопот мне предстоит, клянусь, уговорила бы Ника пожениться тайно! Об этом я размышляла вплоть до того дня, когда мы начали рассылать приглашения. И если бы не бабушка… — Дайана вдруг замолчала.
Расс поднес кружку к губам и отпил глоток. Кофе оказался на редкость вкусным, но еще больше Расса радовало общество дочери. Прожив столько лет в одиночестве, вдали от Дайаны, он до сих пор не мог справиться с волнением, встречаясь с ней, и поверить, что она — его дитя.
— Значит, ты согласилась на пышную свадьбу ради Гертруды?
— Отчасти — да. Она любит помпезные торжества. — Дайана виновато взглянула на отца. — Знаю, у тебя нет причин питать к ней теплые чувства, но, поверь, за годы она смягчилась. Бабушку есть за что пожалеть — она уже стара и одинока. У нее уйма всяких знакомых, но каждую ночь она остается совсем одна в доме, если не считать прислуги. Это очень грустно.
