Тяжкий вздох вырвался из груди Семена Петровича. Сожаления об ушедшей молодости, потерянном счастье, которые так ясно возродились при виде Наташи. Он поднялся и отошел к окну. Молодые люди того не заметили, но он украдкой отер слезу с глаз и ясно вспомнилось ему лицо его Наташи, которая так горько умерла на чужбине, всеми забытая, никем не оплаканная…
— Наташа, дитя мое, — страстно начал он, внезапно обернувшись к девушке, — береги себя! Не поминай прошлого, послушай меня, старика! Забудь о том, кто родня твоя, записки сожги, ничего не узнавай, а что знаешь — похорони! Выходи за Василия, — он соединил их руки, да так крепко, что даже Василий опешил, — и уезжай из столицы. Спрячься, схоронись, а Василий убережет тебя! Не повтори судьбу своей матери. Другой мужчина скоро предаст тебя, а Василий будет верен, я это знаю, он сбережет тебя от лихой судьбы… Ведь не послушаешь… — тихо прибавил он, — а в этом медальоне портрет твоей матери. — И он указал на старый медальон, что Наташа впервые одела сегодня. — Ты его не носи, сними…
Как ни поразило Наташу все произошедшее, скрыть свои чувства от близких она сумела. Расспросов никаких не последовало. Жизнь шла своим чередом — в балах да забавах. Все также молодой Нарышкин посещал их дом, вселяя надежды в Петра Николаевича относительно будущности его дочери.
Но ухаживания и внимание молодого человека не заботили Наташу, она оставалась к ним равнодушной. И новая встреча с гвардейцем Плещеевым забрала все ее внимание. На балу у Толстых Александр Матвеевич, заметив Наташу, тут же ангажировал ее на танец, и она увлеклась им.
Александр Матвеевич был человеком молодым. Ему только дошел двадцать третий год, но он уже служил в гвардии и гордился этим страшно. Собою он был хорош — и лицом, и фигурою — всем взял. Одним словом, был он предметом дамского восхищения. К слову сказать, Наташа была под стать любому красавцу, хотя вопреки моде была она тонка и про лицо ее, от природы бледненькое, нельзя было сказать «кровь с молоком», как в те года было принято у тогдашних красавиц. Но оно дышало подлинным чувством и было милым, что подчас ценнее иной красоты.
Наташа подметила, что молодой офицер старается часто бывать на тех балах, на которые приглашают их семейство, и непременно старается танцевать с нею. Для него она всегда оставляла танец, и он никогда не обманывал ее ожиданий. Нарышкин также не остался безучастным к новому повороту событий. Он ревновал — жестоко и страшно. Пару раз хотел даже поссориться с Плещеевым и устроить дуэль, но всякий раз останавливал себя, сознавая, какое несчастье принесет Наташе смерть Плещеева (а в том, что тот на дуэли погибнет, Нарышкин не сомневался).
Одним словом, Нарышкин был влюблен, Плещеев увлечен, а Наташа… Она не знала, чего ей хочется. Один доказал свою безусловную преданность, другой не имел еще такой возможности, но его восхищение ясно читалось во взгляде молодого человека, что льстила молодой девушке.
И это восхищение даже делало Наташе некоторую компрометацию, о чем заметила Аграфена Ильинична дочери как-то в разговоре. Но Наташа лишь беспечно улыбнулась и не изменяла своего поведения.
Так, слово за слово, минута за минутою — и любовный пожар разгорелся из малой искорки. Не услуги и преданность, не отличные достоинства и особые качества, а какой-то неведомый флюид затмил собой все и соединил двух людей.
Василий Федорович, страдая, поджидал того момента, когда можно будет объясниться с Наташей без помех. То есть необходим был бал, на который докучливый соперник зван не будет. Случай не заставил себя долго ждать. Императрица как-то пожелала видеть лишь узкий круг, который, впрочем, составлял около сотни человек, но Плещеев в него включен не был, тогда как Василий Федорович и Петр Николаевич с семейством были приглашены.
Улучив удобную минутку, молодой человек отозвал Наталью Петровну и изъяснил ей свои чувства. Правда, он так путался, более увлекаясь обвинением соперника, что мало преуспел.
— Василий Федорович, в чем же вы обвиняете Александра Матвеевича?
— Он может быть опасен вам. Вспомните, что сказал мой дядя. Вы напрасно так доверяетесь ему.
— Вздор! — Наташа покраснела. — Во-первых, я вовсе не так доверяюсь ему, как вы предполагаете, но если бы и доверилась, то уверена, что не пожалела бы об этом.
— Вы легкомысленны!
— Вы упрекаете меня? Извольте, только я не хочу этого слушать! — Она уж совсем собралась было уходить, но Нарышкин взял ее за руку.
— Простите меня, я так невежлив нынче…
Наташа остановилась.
— Но неужели вы не видите, что это происходит оттого… оттого… — Он замолчал в нерешительности.
— Говорите же, Василий Федорович, — сказала Наташа.
— Я не могу. — Он посмотрел на нее. — Мне кажется, мои слова вызовут вашу усмешку, а я этого не перенесу. Менее всего мне хочется, чтобы вы смеялись надо мной.
— Вы несправедливы. Я никогда не буду смеяться над вами, вы мне друг, и я за многое вам благодарна. Но и вы не правы, упрекая меня в легкомыслии и подозревая каждого в желании навредить мне. И я хочу доказать вам, как вы не правы…
— Бога ради, не делайте этого!
— Почему?
— Как вы хотите мне это доказать? — Василий Федорович страшно разволновался. — Рассказать этому офицеру вашу тайну? Вы погубите себя! Вспомните ошибку вашей матери!
— Вот вы опять! Вы несправедливы к нему!
— Я верю, верю, что он вас не предаст! — выкрикнул молодой человек. — Но не надо мне ничего доказывать!
— Как вы… — начала, разозлившись, Наташе.
— Что здесь происходит? — Петр Николаевич нахмурился.
Увидев его, молодые люди вскочили.
— К чему эти крики? Должен заметить вам, Василий Федорович, при всем моем к вам уважении, что вы компрометируете мою дочь. А вы, Наталья Петровна, крайне неблагоразумны нынче. Впрочем, как и всегда, — отрезал отец. — Ступайте за мной, сударыня.
Наташа не посмела ослушаться отца и, кинув только сердитый взгляд на собеседника, ушла.
Но от мысли доказать свою правоту не отказалась, ибо она уже думала, что любит Александра и любима им, а раз любит, то может вполне ему довериться. Ибо кому же доверять, как не любимому и любящему человеку?
Всю дорогу домой ехали они молча. Дамы чувствовали, что хозяин не в духе и боялись слово молвить, а Обресков ждал только удобного случая для разговора с дочерью. И говорить был намерен самым строгим образом.
Только они приехали домой, как Петр Николаевич позвал дочь с собою в библиотеку и затворил двери.
