– Почему?
Голос его прозвучал глухо, и в нем было столько отчаяния, что она немедленно ощутила укол совести.
– Что – почему? – спросила она, глядя на мужа.
Тот сделал большой глоток виски и покачал головой.
– Почему ты мне не сказала?
Она присела на диван напротив.
– Я говорила, я пыталась…
– Не помню, чтобы ты хоть раз упоминала свою фобию, Линдсей.
Девушка принялась теребить ниточку от халата.
– Ну, я не была настолько откровенна.
– А почему? Если бы я хоть отдаленно представлял себе, как ты страдаешь, я бы понял. Я бы больше к тебе прислушивался…
– Прислушивался? Да ты не хотел меня слышать, Антониос. Два дня спустя после нашего приезда ты отправился в командировку.
Губы его сжались в полоску.
– Это было необходимо.
– Конечно, было.
– Ты никогда не говорила, что против…
– Вообще-то говорила. Я спросила тебя, зачем тебе так скоро уезжать, а ты ответил, это важно. Мог бы еще погладить меня по головке и дать леденец, чтобы я не плакала.
Антониос сощурился.
– Ты хочешь сказать, что я снисходительно к тебе относился?
– Ах ты умничка, догадливый. Да, это я и имею в виду.
Странно было ощущать гнев – обычно Линдсей чувствовала себя виноватой и пристыженной, зная о своем недостатке, но сейчас она ощущала прилив сил.
Антониос помолчал.
– Я не хотел тебя обидеть, – сказал он наконец. – Но я все равно не понимаю, почему ты мне не рассказала…
– Ах, не понимаешь? Не понимаешь, почему это сложно – рассказать мужу после недели знакомства, что у тебя расстройство психики, когда он тебе только и повторяет, что все наладится, нужно лишь подождать, и настаивает на том, что не о чем беспокоиться.
– В обычных обстоятельствах так бы и было.
– Думаешь? То есть это нормально – забрать жену в чужую страну, где даже не говорят на ее языке…
– В моей семье все говорят по-английски.
– А прислуга? Люди, которыми я должна была распоряжаться на ужине? Он состоялся меньше, чем через неделю после нашего приезда.
Губы Антониоса побелели.
– Я полагал, что оказываю тебе честь, давая возможность стать хозяйкой поместья, планировать…
– Но ты даже не спросил меня, хочу ли я быть хозяйкой. Не спросил, чего я хочу от жизни, от нашего брака. – Линдсей покачала головой, чувствуя, как усталость вытесняет гнев. – Наверное, я и сама виновата, Антониос – мне следовало говорить о своих намерениях, следовало рассказать тебе всю правду. Но я очень старалась, а ты не замечал. – Она судорожно сглотнула.
Он глубоко вздохнул и наклонился вперед, проведя руками по волосам.
– Расскажи мне, – тихо потребовал он. – Расскажи о своем… состоянии.
– Ты же сам все видел.
– Расскажи мне все. Как это началось, как ты справлялась…
Он поднял голову, и в его глазах Линдсей прочла решимость и боль. Ей стало жаль его и себя – их отношения. Ах, если бы все было иначе! Если бы она была сильнее и храбрее. Если бы Антониос больше прислушивался к ней…
– Я всегда была робким ребенком, определенно, интровертом. Немного заикалась, и на почве нервного расстройства заработала боли в желудке, когда начала ходить в школу.
Антониос кивнул, внимательно глядя на нее. Она решила продолжить.
– Мама была из семьи известных академиков. Ее отец был физиком, много путешествовал, давал лекции, а мать – профессором английского, писала популярные романы. Думаю, что, выходя замуж за моего отца, профессора математики, мама думала, что и ее жизнь будет такой же блестящей.
– Но вышло иначе?
Линдсей покачала головой:
– Отец любил работу, но ему не нужна была слава. Маме, когда она забеременела, пришлось оставить аспирантуру, и мне кажется… Она сердилась на меня из-за этого.
Антониос нахмурился.
– Но ведь она могла закончить аспирантуру позже.
– Может, она и закончила, – ответила Линдсей. – Я не знаю. Она оставила нас с отцом, когда мне было девять.
Зрачки Антониоса расширились от удивления.
– Ты никогда мне этого не говорила.
– Думаю, я многого не говорила тебе, Антониос, – произнесла Линдсей и почувствовала спазм в горле. – Я не… говорю обычно о маме.
– Так твоя болезнь началась после ее ухода?
– В общем, да – но я страдала от панических атак и до этого. Мать организовывала что-то вроде литературных салонов – приглашала знакомых академиков домой, и они болтали о книгах и философии – я не вдавалась в подробности. Но каждый раз она звала меня к ним и пыталась показать гостям, например, заставляла читать стихотворение – наверное, хотела доказать всем, что, уйдя в декрет, не попусту тратит время.
– А тебе это не нравилось.
– Я ненавидела это, но мне так хотелось ее порадовать. Часами учила стихи, но когда оказывалась перед гостями, из памяти просто все вылетало. Иногда я начинала задыхаться. Мама всегда была так разочарована – иногда она не разговаривала со мной по нескольку дней.
Линдсей живо представила себя сидящей за кухонным столом, вспомнила то отчаяние, которое охватывало ее всякий раз, когда мать окатывала ее ледяным молчанием, сидя рядом и попивая кофе.
Антониос был шокирован этим признанием.
– Линдсей, это просто ужасно. А твой отец не замечал ничего?
– Что-то замечал, но он слишком был погружен в свои исследования и преподавательскую деятельность. А я не рассказывала ему ничего, потому что мне было стыдно.
– Потому ты и мне не рассказала? – тихо спросил Антониос. – Потому, что боялась?
– Может быть, – призналась Линдсей.
Пока она жила с мужем в Греции, пытаясь побороть свою болезнь, разобраться в чувствах было сложно, – это был тесный клубок боли, страха, гнева и чувства вины. И – да, в нем был и стыд.
– Я очень старалась контролировать себя, пыталась принять все как есть, но я точно знаю, что мать стеснялась меня. – Она запнулась, чувствуя ком в горле, мешающий говорить. – Вот почему она ушла.
Антониос неотрывно смотрел на нее, и лицо его оставалось бесстрастным – вот только глаза заблестели, но что было в их глубине, Линдсей не могла прочесть. Гнев? Жалость?
– Откуда ты знаешь? – тихо спросил он.
– Отец заметил в конце концов, что со мной что-то не так, – мне тогда было восемь, – с трудом продолжала говорить Линдсей. – Он записал меня на прием к специалисту, и меня обследовали. Потом ему предложили работу в окрестностях Нью-Йорка – где я живу сейчас, и он согласился. Это было далеко от Чикаго, где мы жили тогда, и мама восприняла это как шаг назад: ей не хотелось жить в маленьком городишке.
– Так, значит, она уехала из-за этого, – сказал Антониос, – а не из-за тебя, Линдсей.
– Она приехала в Нью-Йорк с нами, чтобы посмотреть на дом и колледж. Помню, как она прошлась по пустым комнатам, такая спокойная, с холодным взглядом, – и ничего не сказала. Только когда отец спросил ее, что она думает, она произнесла лишь одну фразу: «Это не то, чего я ожидала».
