Усилием воли стряхнув с себя оцепенение, Линдсей потянулась за своим бокалом с вином, но бокал выскользнул из ее ледяных влажных пальцев и упал на плитку пола, разлетевшись на миллион осколков и забрызгав все вокруг красным вином – белоснежную скатерть и ее платье.
Воцарилось звенящее молчание, и кто-то из лакеев метнулся, чтобы убрать беспорядок. Линдсей в ужасе обозрела место катастрофы и почувствовала, как все плывет перед глазами, – она так и чувствовала на себе взгляды окружающих, и неловкость ситуации вкупе с осознанием собственной никчемности начала давить на нее знакомым приступом страха.
– Прошу прощения, – выдавила наконец она.
– Не о чем беспокоиться, моя дорогая, – отозвалась Дафна. – Это могло произойти с любым.
Но произошло именно с ней, подумалось Линдсей. Сжав руки на коленях, она вонзила ногти в ладони, надеясь, что боль отвлечет ее от надвигающейся панической атаки. Но все было бесполезно – головокружение усиливалось, дыхание учащалось, боль в груди нарастала.
Живя в Греции, она перепробовала уйму приемов для борьбы с подобными приступами: техники дыхания, перебирание в уме простых чисел, алкоголь. Ничего не помогало, и боль не утихала.
Перед глазами заплясали разноцветные круги.
– Прошу меня извинить, – пробормотала она, неуклюже поднявшись из-за стола.
Она видела, что Антониос нахмурился, но ей было уже все равно. Если она сейчас не выйдет, случится беда – и он будет чувствовать себя еще более неловко. С трудом Линдсей добралась до ванной и согнулась над раковиной, прижавшись щекой к холодному фарфору. Голова кружилась, в груди по-прежнему болело.
Прошло несколько долгих минут, и наконец дурнота стала отступать. Линдсей умылась и попыталась привести в порядок платье. Но огромное красное пятно спереди невозможно было отстирать. Нельзя возвращаться в столовую в таком ужасном виде.
Она обессиленно опустилась на пол, прижав колени к груди. Однако тут же раздался настойчивый стук в дверь.
– Линдсей, ты там?
Она прижалась лицом к коленям.
– Уходи, Антониос.
– Открой дверь.
Линдсей едва не рассмеялась: ее муж добивался своего несмотря ни на кого и ни на что. Сейчас же ее лишь одолевала усталость.
– Прошу, уходи.
– Ты там в порядке?
На сей раз она все же усмехнулась:
– Нет.
Антониос подергал дверь и навалился на нее плечом. Та отворилась, и Линдсей устало подумала, что его, наверное, ничто не остановит. Увидев жену, сидящую на полу, мужчина выругался и присел на корточки, заглядывая ей в лицо.
– Боже… что с тобой, Линдсей. Ты больна?
– Нет, Антониос. – Она выпрямилась, чувствуя, как ноют мышцы от недавно перенесенной панической атаки.
– Тогда что?
Внезапно Линдсей надоело уворачиваться от него – она так устала от его непонимания, от собственных попыток объясниться и скрыть правду. Он хочет знать – прекрасно, он узнает все.
– У меня был приступ панической атаки, – бросила она, умываясь еще раз – нужно было хоть чем-то себя занять.
– Панической атаки?
Муж смотрел на нее с изумлением.
– Да, именно так. У меня социофобия. Всякие необычные ситуации, необходимость быть в центре внимания вызывают панику.
Антониос не мог отвести от нее глаз.
– И ты… у тебя это было, когда мы были вместе?
– Да.
– Но ты никогда…
– Не говорила? Я пыталась, Антониос. Пыталась объяснить, но ты не хотел слушать.
– Я бы послушал тебя, если бы ты рассказала все, как есть!
Линдсей устало посмотрела на него.
– Ты уверен?
Он бросил на нее пристальный взгляд.
– Пойду скажу своим, что нам нужно уйти, – наконец вымолвил он. – Ты подождешь меня пару минут?
Линдсей прерывисто вздохнула:
– Да.
Антониос направился к столовой, чувствуя, как в нем закипает ярость – вот только на кого, было непонятно. Что-то в глубине души подсказывало, что винить, кроме себя, некого, но к такому повороту событий он пока не был готов.
Шесть вопросительных взглядов устремились на него, когда он вошел в комнату, – мать, брат, три сестры и муж Парфенопы, – все они видели, как Линдсей, покачиваясь, точно пьяная, вышла из столовой. За столом воцарилось зловещее молчание.
– Линдсей плохо себя чувствует, – объяснил Антониос, стараясь, чтобы лицо его не выдало подлинных чувств. – Я отвезу ее к нам на виллу.
Дафна приподнялась со своего места, на лице ее было написано искреннее беспокойство.
– Я могу чем-нибудь помочь, Антониос?
– Ей нужно отдохнуть, – сказал он и вышел.
Линдсей по-прежнему стояла в ванной, ухватившись руками за раковину. Волосы упали ей на лицо, полностью закрыв его.
– Вызовем машину, – произнес Антониос.
Она покачала головой:
– Я же не инвалид. Я могу дойти.
– Все равно.
Она ужасно выглядела – бледная, вся в испарине, спутанные волосы падали на глаза. Взяв жену под руку, Антониос повел ее к выходу, где их ждала машина с одним из лакеев за рулем. Открыв дверь, он усадил Линдсей, она не сопротивлялась. Затем он сел в машину сам, и они в молчании поехали к себе.
Едва войдя в дом, Антониос устремился в ванную и включил воду. Линдсей стояла на пороге, эмоционально и физически опустошенная, зная, что он потребует у нее объяснений, но чувствуя, что не готова сейчас что-либо объяснять.
– Прими ванну, – сказал мужчина, выливая полбутылки дорогой пены в воду. – А потом поговорим.
Предложение воодушевило Линдсей, и она почувствовала благодарность к мужу за то, что он дает ей возможность побыть наедине с собой. Антониос вышел, и она, стянув с себя вконец испорченное платье, опустилась в горячую пенистую воду. Потрясение было таким сильным, что она до сих пор не могла оправиться. Подумать только – ей ведь удавалось скрывать правду целых три месяца, живя с мужем в Греции, – скрывать от всех, включая самого Антониоса. А вот теперь, стоило очутиться в напряженной обстановке – и она сломалась. Что о ней подумает семья Маракайос? Что подумает муж?
Спустя полчаса она почувствовала себя значительно лучше – хотя жутко хотелось спать. Войдя в ванную, Линдсей закуталась в махровый халат, висящий на двери, причесалась и почистила зубы. Не найдя, чем еще можно себя занять, она нехотя вышла из ванной, расправив плечи.
Антониос сидел на диване в гостиной, держа стакан виски. Лунный свет, льющийся сквозь стеклянные двери, окутывал его серебристой дымкой. Услышав шаги, он повернул голову и посмотрел на жену долгим взглядом, в котором невозможно было что-либо прочесть. Линдсей приготовилась к вопросам и упрекам, но муж произнес лишь одно слово:
– Почему?
Голос его прозвучал глухо, и в нем было столько отчаяния, что она немедленно ощутила укол совести.
