— Что же мне выбрать?
Куда она засунула тот черный пыточный корсет, который подарил как-его-там-зовут-не-по-мню? Добрый старый как-его-там-зовут. О, правильно. В комод. В нижний ящик. Склад ненужных вещей. Если она помнит правильно, то пара черных чулок в сеточку тоже валяется где-то там.
Через несколько минут она утягивала свое тело черным атласом корсета со шнуровкой и проволоками под чашечками лифчика, которые не только обещали ложбинку между грудей, но создавали ее.
Отлично.
Она отошла назад, ухватилась за стул и посмотрела на свое отражение.
— Ну ничего себе!
Черт, она и не знала, что у нее такая пышная грудь!
— Теперь нужны высокие каблуки, — заворчала Кимберли, поворачиваясь к шкафу. Тут обнаружилась небольшая проблема — дышать в корсете было почти невозможно, но она подумала и решила, что готова вынести все.
Через несколько минут, последний раз взглянув в зеркало, она направилась в гостиную, готовая играть всерьез.
Все это время Найджел то спрашивал себя, что Кимберли там делает, то волновался о ней. Он несколько раз порывался уйти, но всякий раз не мог двинуться с места. Он не хотел, чтобы она вышла и увидела, что его нет. Джентльмен никогда не разочарует леди. К тому же он был встревожен ее состоянием.
Ему было интересно, о чем она думает, что делает и когда же наконец он сможет прекратить эту безумную игру и быть с нею, только с нею одной?
Неужели она не понимает, что я люблю ее?
Стоп. Он закрыл глаза, пытаясь разобраться, когда же успел пересечь границу. Можно было надеяться, что мне хватит здравого смысла выбрать женщину, которая тоже хочет вступить в брак, создать семью. Но нет, я влюбился в женщину, которая хочет сделать карьеру и… и только карьеру.
Но он ясно видел, что его и Кимберли непреодолимо тянет друг к другу, и такого у него не было никогда и ни с какой другой женщиной.
Он никогда не забудет, как засияло ее лицо, когда сегодня вечером на мосту они увидели друг друга.
Представив это себе, Найджел почувствовал, будто что-то перекрутилось у него внутри, сжимаясь в тугой узел.
Он почувствовал, будто призрак бабушки Алисы уже явился за ним.
Из спальни раздался очередной глухой удар, за которым последовало восклицание: «Ну ничего себе!»
Тяжело вздохнув, Найджел направился в гостиную.
Он сделал шаг с полированного паркета на дорогой белый ковер. Белые стулья и кушетка. Ледяные синевато-серые стены. Бутафорский камин цвета слоновой кости, увенчанный большим квадратным зеркалом. Это уж ни в какие ворота не лезет! Настоящий камин мог бы сделать комнату уютнее, согреть ее.
Среди этого царства белизны было несколько черных предметов. Маленький черный столик сбоку, на котором стоял музыкальный центр. Стол побольше с каменной столешницей, тоже черной, на которой в беспорядке лежали какие-то мелкие предметы. Черный стул.
Судя по всему, в этой комнате она не проводит много времени.
Он подошел к столу. Несколько квадратиков бумаги — разноцветных — с торопливо набросанными на них словами. Хм. Он предполагал, что у нее почерк опрятный и аккуратный, как и она сама, но, очевидно, ошибся. На углу стола стояла хрустальная ваза с искусственными шелковыми цветами цвета слоновой кости. Рядом кофейная чашка, наполненная карандашами и ручками. Кофейная чашка? Он склонился над ней и прочитал слова, написанные на наружной поверхности: «Утро — время птиц».
И в его воображении возникла Кимберли в халате, еще сонная, бредущая на кухню, чтобы сварить кофе. Интересно, сколько чашек она пьет, чтобы окончательно проснуться? Две? Три?
Если бы он был рядом, то после первой чашки кофе предложил бы ей травяной чай.
Его взгляд переместился на фотографию в серебряной рамке. Четыре человека — женщина, мужчина, мальчик и девочка.
Он взял фотографию, чтобы рассмотреть поближе.
В девочке лет примерно десяти с белокурыми волосами и большими серыми глазами он сразу узнал Кимберли. Она стояла рядом с женщиной, у которой были точно такие же белокурые волосы и такое же выражение, какое он видел один или два раза на лице Кимберли. Во взгляде женщины была не то тоска, не то желание чего-то невозможного.
— Это моя семья.
Найджел поднял глаза от фотографии и едва не лишился рассудка.
Перед ним стоял Кимберли, одетая как «госпожа» в садомазохистском спектакле.
Его взгляд опустился на ее туфли, задержался на красивых ногах в сеточке, потом — на небольшом участке кожи цвета сливок, проглядывавшем через черное кружево. И когда он поднял глаза к потрясающим атласным выпуклостям…
— Ух…
Он потерял дар речи.
Неподготовленный мужчина может и не выдержать…
— Кимберли, — ему не хватало воздуха, — какого черта?
Она глубоко вздохнула, и на мгновение ему показалось, что вся ее грудь поднялась над корсетом.
— Женщины… в баре.
— Какие груди… то есть какие женщины?
Она прислонилась к столу прекрасно очерченным бедром.
— Я не хочу, чтобы ты пошел вразнос и создал моему агентству плохую репутацию.
— Так ты нарядилась таким образом, — он проследил взглядом вверх и вниз по корсету из черного кружева и атласа, и сразу же его пульс оказался у него в горле, — чтобы удостовериться, что я не пойду вразнос?
Голос бабушки Алисы явственно зазвучал у него в ушах: «Я буду гнаться за тобой…»
— Но этого я сегодня вечером делать не буду, — быстро добавил он. У него внезапно вспотели ладони, и он вытер их о свои брюки. — Кимберли, дорогая, ты сейчас не похожа на инструктора.
— Нет, я инструктор!
— Ты ревнуешь, только и всего.
Она негодующе фыркнула.
— Еще чего! Вовсе не ревную.
— Это не критика, это комплимент.
Найджел помнил только одно — он должен уехать, должен уехать…
Она покачнулась.
— Сними эти небоскребы, — велел он, — а то еще упадешь ненароком и сломаешь себе шею.
Только этого не хватало ему сегодня вечером — везти ее среди ночи в больницу!
Она посмотрела на свои ноги в сетчатых чулках, потом на Найджела.
— Это мои туфли «приди и возьми меня».
Можно подумать, он нуждается в ее пояснении! Но она хоть не стала спорить и сбросила их. Он посмотрел вниз и увидел ложбинку. Надо признать, прекрасную ложбинку, такую зовущую, между двух мягких, полных округлостей…
— Возьми мой пиджак, — прохрипел он, набрасывая его на ее плечи.
Кимберли жестом указала на фотографию.
— Это снимок был сделан в тот год, когда мама заболела.
— Мне жаль, — сказал Найджел, немного приходя в себя.
