ему навстречу.
Стараясь быть рассудительной, предлагаю:
— Может, нам обоим нужно остыть? Поговорить… завтра?
Разведя руки в стороны, бросает:
— Я абсолютно спокоен. И я хочу утрясти кое-какие формальности.
— Какие?
— Я готов оформить все документы. Взять на себя обязательства. У нас же не будет разногласий в этом вопросе?
— Нет… — отвечаю тихо.
Посмотрев, наконец-то, на меня, говорит:
— Супер. И я хочу его увидеть.
Сердце делает кульбит в груди.
Я никак не ожидала, что от этих простых слов меня, твою мать, вытряхнет из кожи. Мысленно подбираю слова и спрашиваю:
— Когда ты хочешь это сделать?
Подняв руку, Кирилл смотрит на часы и пожимает плечом, говоря:
— Сегодня. У него не особо плотный график, насколько я понимаю.
Закусив до боли губу, пытаюсь заткнуть свое разгулявшееся чокнутое волнение.
— Нет. Он… в основном свободен…
— Отлично.
— Я… мне нужно позвонить няне, — принимаюсь рыться в сумке. — Они сейчас должны быть в парке, обычно я перехватываю их там после работы…
Покосившись, вижу, как Мельник присаживается на низкий подоконник и складывает на груди руки.
Мне в одночасье нужно принять новую реальность, но мозги отказываются работать как часовой механизм, возможно, всему виной эта треклятая жара, которая изводит город которую неделю подряд. Терпкие нотки мужского парфюма слегка рассеивают морок в голове, когда садимся в машину, где воздух остужен кондиционером.
Заняв противоположную от Кирилла сторону заднего сиденья “Мерседеса”, бросаю взгляд на его лицо. Он смотрит на дорогу через свое окно, но пальцы его руки выбивают дробь по колену.
— У него было не очень хорошее настроение с утра… — смотрю перед собой, сделав глубокий вдох.
— Почему?
— Встал не с той ноги.
— И часто у него такое?
— Нет… но…
Кирилл молчит, ожидая продолжения. Когда бросаю на него взгляд, смотрит на меня в ответ.
— Он очень упрямый, — говорю ему. — Если заставлять его что-то делать, он сделает все наоборот. Нарочно.
— По-моему, нормальная реакция на принуждение.
— Но не тогда, когда тебе год и… семь…
— Тебе виднее.
Я прикусываю язык, а Мельник откидывает голову на сиденье и прикрывает глаза, опуская сцепленные в замок руки между колен, которые широко разведены. Эта поза — показатель спокойствия, но я не чувствую спокойствия в его теле. Я будто магнитным полем чувствую, что он… волнуется…
Тихо работающее радио слегка приглушает мой голос, когда все же спрашиваю:
— Давно ты знаешь?
— Чуть больше двух суток, — бросает, не открывая глаз.
— Как ты узнал?
— Нашел расшифровку его инициалов.
Мои щеки слегка вспыхивают.
Я не думала дважды, когда давала своему сыну отчество. У меня был только один вариант еще тогда, когда увидела две полоски на тесте!
Не сомневаюсь, что у его отца уйма способов раздобыть для себя любую информацию, и мне все равно, как он ее нашел. Гораздо важнее для меня было бы узнать, почему он вообще ее искал, но уверена — пошлет меня к черту, если спрошу.
Маша
Машина продвигается по городу быстро, даже несмотря на то, что едет неспеша. Тишина, в которой мы с Кириллом пребываем, устраивает меня вполне. У меня чертовски много мыслей, и чтобы хоть как-то их упорядочить, я не отказалась бы проделать этот путь в другой машине.
Его слишком много. Даже вот такого безвредного.
Еще раз окинув взглядом расположившееся по соседству тело, смотрю в окно.
Волнение снова ворошит угли в душе, когда вижу кромку парка, который окружают деревья. Парковка сонная и полупустая. Выходим из машины прямо перед центральным входом без каких-либо комментариев.
Шум города остается где-то далеко, когда заходим в парк. Мои шаги по дорожке сопровождает стук каблуков, шаги Кирилла почти беззвучные за шумом окруживших нас деревьев. Он идет рядом, держась на расстоянии вытянутой руки и глядя себе под ноги.
Детская площадка в этом парке всегда набита битком, ведь плотная сосновая посадка дает хорошую тень в течение всего дня. Детские голоса и визги слышны задолго до того, как мы эту площадку видим.
Я нахожу его среди других детей далеко не сразу, а после минутного изучения площадки.
Бросив взгляд на его отца, вижу, что для него в этом скоплении детей все они на одно лицо. Он следует за мной, когда ступаю на высохшую от жары траву, направляясь к маленькой песочнице. Стоящая рядом с сыном няня, увидев меня, опускается на корточки и привлекает его внимание, похлопав по плечу.
Сын поворачивает голову в панамке с милым медведем и ушками, мгновенно теряя интерес к песку и своей лопатке. Бросив ее, выбирается из песочницы и топает ко мне, шевеля губами. Я читаю на них слово “ма-ма”, его лицо при этом остается сосредоточенным, он продолжает что-то рассказывать мне на расстоянии всю дорогу, а когда наконец-то фокусирует внимание на стоящем рядом со мной мужчине, сбавляет скорость, слегка настораживаясь…
Повесив сумку на плечо, я присаживаюсь на корточки и тяну к нему руки.
— Иди ко мне… — зову сына. — Лео… иди…
Он топчется на месте пару секунд, но все же преодолевает разделяющие нас пару метров.
— Кати… — лепечет, продолжая с подозрением коситься на Кирилла, который возвышается над нами обоими в свой полный рост.
Переносицу Лео украшает приличная царапина, а лоб под панамкой — шишка. Так закончилось его падение с дивана, за что я, как ненормальная, отчитала нашу няню, а потом извинилась, потому что знаю — эта женщина слишком ответственная, чтобы допустить такое падение из-за халатности.
Обняв его рукой за плечи, второй смахиваю с нежной щечки прилипшие песчинки и спрашиваю:
— Котик? Где?
— Там…
Все становится хуже, когда, зацепив нас своим магнитным полем, его отец тоже опускается на корточки. Слишком большой и совершенно сыну незнакомый, от чего светлые брови Леона хмурятся.
Они смотрят друг на друга, и глаза моего сына похожи на блюдца, а глаза его отца… исподлобья они изучают маленькое лицо. Все его черты. Он делает это слишком прямо. Как человек, который никогда не имел дела с маленькими детьми. Слишком внимательно, чтобы Леон смог такое вытерпеть.
Зыркнув на меня, сын тонким голосом произносит очередную белиберду. Когда снова смотрит на Кирилла, тот откашливается и, протянув руку, легонько тычет его пальцем в грудь, говоря:
— Привет, Леон…
Лицо сына мгновенно искажается гримасой, после чего детскую площадку накрывает его оглушительным ревом.
— Тс-с-с… — хватаю его на руки и встаю. — Ты чего? Испугался?..
Его плач оглушительный, по щекам текут слезы. Мертвой хваткой сдавив мою шею, он прижимается к ней лицом, кашляя от собственных криков.
Кирилл подхватывается
