— Я был очень расстроен, что не смог выступать на твоем концерте в Лондоне, Джина, — сказал Оскар. — Но слышал, что Джулиан с блеском сделал это за меня.
— Верно, — согласилась Торелли. — Я даже предлагаю, нет, настаиваю, чтобы он был дирижером «Волшебной флейты» в «Ковент-Гарден». Ты знал, что я буду исполнять арию Королевы Ночи?
— Мне сказал Дермот Дин. Остальные исполнители из театра?
— В основном да. Кроме Мишель Ларо, которая будет исполнять роль Памины. Помнишь, мы слышали ее в Канаде?
— Конечно, она хорошая певица.
Оскар сухо улыбнулся и сказал:
— Думаю, это предложил не Джулиан?
— Нет. Но после уговоров он согласился. Не смотри так, словно тебе одному все известно, — добавила Торелли, когда машина подъехала к кварталу, где находилась ее квартира. — Я тоже умею догадываться. Но, несмотря на то, что он был увлечен и получил отказ…
— Милая Джина! Кто тебе это сказал?! — воскликнул дирижер.
— Я сама сделала выводы, — величественно произнесла Торелли.
— И неверные, — отрезал Уоррендер. — Могу уверить тебя, что, за кем бы ни охотилась Мишель Ларо, это был не Джулиан Эветт.
— Тогда кто? — с настойчивым любопытством спросила Торелли.
— Забудь об этом, — засмеялся дирижер, подал певице руку и любовно расцеловал ее в обе щеки. Когда подъехала машина с Лизетт и вещами мадам, он попрощался с Николой и вернулся к своей молодой жене.
— Мужчины всегда думают, что только им все известно, — раздраженно заметила Торелли, когда они вернулись в квартиру. — Но я-то уверена, что права.
После этого Никола совершенно позабыла об этом разговоре. В течение всей следующей недели она была очень занята. В их отсутствие накопилось много писем, к тому же надо было решить вопрос со сценическими костюмами, париками, встречами с прессой и тому подобным. Торелли была в прекрасном настроении, поэтому Никола, не посещавшая первых репетиций, сделала вывод, что все идет гладко.
Лизетт, которая повсюду сопровождала мадам, могла сообщить немного. Правда, однажды она соизволила заметить: «Мадам находится в хорошей форме».
— Ей нравится петь с мистером Уоррендером, правда? — спросила Никола. — Хотя, думаю, любому бы понравилось.
— Если только он знает свое дело, — мрачно ответила Лизетт. — Он настоящее чудовище, если разозлится. Я сама видела, как он уничтожил чересчур самонадеянного любителя.
Решив, что эти слова не следует понимать в прямом смысле, Никола принялась с нетерпением ожидать следующей репетиции. К тому времени Джина стала все больше нервничать, однако четко разъяснила Николе задачу.
— Садись в зал, — приказала она, — и внимательно слушай. Если что-нибудь непонятно, смутно или не вливается органично в характер, запиши и потом мне скажи.
— Вы просите меня критиковать вас? — в ужасе спросила Никола.
— Конечно. А как еще ты можешь мне помочь?
— Но мне кажется, у меня для этого недостаточно знаний, — возразила Никола.
— У восьмидесяти пяти процентов идиотов, которые с уверенностью возьмутся за это после первого же выступления, тоже недостаточно знаний, — последовал язвительный ответ. — Иди. Лучше мнение невежественного человека, чем никакого. Конечно, если он осознает свое невежество.
После этого невеселого напутствия Никола спустилась в затемненный и почти пустой зал. В амфитеатре сидела привилегированная публика, получившая особый пропуск на репетицию, но в самом зале почти никого не было, кроме режиссера, который с обеспокоенным видом сидел за своим столиком.
Перед началом представления, пока музыканты настраивали инструменты, кто-то прошел в зал и сел в нескольких рядах от Николы. Она обернулась и с волнением обнаружила, что это Джулиан Эветт. Очевидно, он ее не заметил, и в этот момент Оскар Уоррендер взошел на дирижерский мостик, взмахнул палочкой, и представление началось. Хотя Никола ощущала присутствие в зале Джулиана, она была поглощена разворачивавшейся на сцене драмой. Она хорошо знала сценарий, но прежде никогда не видела поистине великую леди Макбет. Никола уже знала, что Торелли могла великолепно петь, придавая своему сильному голосу любые чувства. Но для нее откровением явилось то, что здесь было достигнуто поразительное единство музыки, слов и жестов.
Не было ни одного ненужного движения, наоборот, по большей части, Торелли стояла совершенно неподвижно. Однако эта неподвижность обладала такой зловещей мощью и напряжением, что передавала больше, чем любой жест. Там, где стояла Торелли, был самый центр сцены. Когда своим невероятным голосом она прочитала вслух письмо Макбет с предсказаниями колдунов, Николе показалось, что оно было написано всего несколько часов назад и дышало смертоносным тщеславием и первым замыслом убийства.
Торелли молча выслушала известие слуги о том, что этой ночью король будет спать в замке. Когда он ушел, она, почти не двигаясь с места, разразилась безумной арией, наполненной таким зловещим смыслом, что Никола почувствовала, как на затылке у нее зашевелились волосы. Только в первом антракте она смогла перевести дух. Когда зажегся свет, Джулиан Эветт обернулся и увидел ее.
После минутного колебания он произнес: «Привет, я вас не заметил». Однако в его голосе не слышалось радости, и он холодно скользнул по ней взглядом, а потом улыбнулся кому-то в задних рядах. Никола не знала, что заставило ее привлечь его внимание: уязвленное самолюбие или что-то более глубокое.
— Она великолепна, не правда ли? Я имею в виду Торелли.
— Да, конечно. И Уоррендер тоже. Вы заметили, что он дышит практически в унисон со своими исполнителями и предупреждает каждую трудность?
Никола этого не заметила. Но она была готова отдать должное Оскару Уоррендеру.
— Я впервые увидела его в опере, — заметила она. — Если честно, сегодня я впервые услышала «Макбет».
— Вам повезло, — равнодушно отозвался он и обернулся к режиссеру.
Конечно, Николе было все равно, как ведет себя Джулиан Эветт. Просто в тот день в Париже он так красиво улыбался ей, с таким обаянием и дружелюбием, что теперь это странное охлаждение казалось тем более сильным. «Я совершенно не хочу быть его другом, — уверяла себя Никола. — Как я могу после того, что он сделал с Брайаном? Мне он даже не нравится. Он слишком холодный и слишком уверенный в себе. Даже высокомерный…»
Она украдкой взглянула на него и не заметила в нем ничего холодного и высокомерного. Он улыбался такой мальчишеской улыбкой, задавал вопросы и внимательно выслушивал ответы. Наконец они с режиссером подошли к Уоррендеру, который по-прежнему находился на сцене. Никола почувствовала себя заброшенной и одинокой. У каждого присутствовавшего в этом огромном полупустом зале была какая-то цель. Даже толпа в амфитеатре, гудевшая от возбуждения, наслаждалась происходящим, создавая впечатление того, что это настоящее представление. Только она была не на своем месте. Правда, тетя сделала нелепое предложение, чтобы она записывала все слабые места в опере. Но после увиденного Никола решила, что это будет кощунством и наглостью. Она почувствовала себя назойливым ребенком, которого просят не мешать и пойти поиграть.
