«Я не уверена, был ли это он?» — сказала она про себя, когда автомобиль исчез из виду.
Глава XII.
Горести обоих Питеров.
Питер Рольс-старший и Питер Рольс-младший оба были несчастны, но совершенно по разному. Различие состояло уже в том, что Питер-младший знал, что он несчастен и подозревал причину этого. Питер-старший не имел никакого представления о том, что то, от чего он страдал, было несчастьем. Он думал, что это происходит от несварения желудка, считая, что такое состояние является нормальным для людей старше средних лет. Когда вы стареете, вы не можете рассчитывать, чтобы у вас сохранилось много вкуса и личного интереса к жизни, или, чтобы вы могли наслаждаться вещами; так ему всегда приходилось слышать, и тупо и покорно он верил тому, что «говорят».
Если бы кто-нибудь сказал ему, что он несчастный человек, он бы одновременно и очень рассердился, и был бы поражен. Что за чорт, почему ему быть несчастным? Он считал себя одним из самых преуспевших людей в Нью-Йорке, и самым большим удовольствием для него было вспоминать об успехах, которые сопутствовали ему, шаг за шагом, с тех пор, как он поставил свою ногу на первую ступень лестницы и на протяжении всего пути до ее вершины.
Часто, лежа по ночам без сна, он вспоминал эти первые дни и свои первые попытки. Если он начинал думать об этом, ложась в постель, — кончено: он до того возбуждался и прошлое так реально вставало перед ним во всех подробностях, что он не мог уже заснуть в продолжении нескольких часов.
Он был уверен, что любит «мать» так нежно, как должен любить свою жену муж. Вместе им было не по себе, но врозь они чувствовали себя отвратительно. Таков вообще брак, и в их отношениях не было ничего иного.
Им почти не о чем было говорить друг с другом. Но мужья и жены после медового месяца никогда не воркуют, подобно голубкам. Вы нуждаетесь в веселой, румяной девушке и женитесь на ней. Если вы верны друг другу и не ссоритесь, это идеальная партия, в особенности, если есть дети.
Питер Рольс очень любил своих детей. Когда они были маленькими, они составляли радость его жизни; одна только мысль о них согревала его сердце и придавала ему почти сверхчеловеческую энергию, чтобы схватить будущее, как быка за рога, и оседлать его ради них, пока они вырастут. А теперь они выросли и катались, как сыр в масле, и было естественно, что пыл сердца остыл. Он гордился, очень гордился обоими. Петя, Питер или Петро — был настоящим джентльмэном и всем своим видом оправдывал каждый затраченный на него доллар. Поставьте его рядом с Астором[6] или Ливингстоном[7], — и вы не найдете никакой разницы!
Сперва, много времени тому назад, старый Питер мечтал о том, что молодой Питер будет его наследником в деле, но Эна доказала всю бессмысленность и несообразность этой мечты: что привлекательного в тяжелой работе для удовлетворения своего тщеславия, и потом, какой смысл, достигнув цели, низводить своего наследника до уровня, над которым он сам с таким трудом поднялся, вместо того, чтобы пользоваться приобретенным?
Питер-старший вполне согласился с взглядами Эны и, вместо того, чтобы сожалеть, что Питер-младший не имеет в себе ничего, что могло бы сделать из него преуспевающего дельца, отец решительно останавливал Питера всякий раз, когда тот обнаруживал неприличные признаки интереса к «Рукам» и к тому, что происходит за блеском их колец. Впрочем, Питер-младший и не имел к этому настоящего интереса; в нем не было того, что Питер-старший называл практичностью.
А Эна! Она была девушкой, которой можно было гордиться. Отец до того гордился ею, что гордость своей блестящей дочерью охлаждала пыл, овладевавший его сердцем при мысли о ней. Эта гордость была заслуженной. Ведь ради нее он работал, стремясь сделать из своих детей мужчину и женщину, которыми мог бы гордиться, закончив воздвигнутое им здание.
Эна была не просто лэди, она была принцессой. Она командовала отцом одним только своим мизинцем. В ней было столько собственного достоинства, что Питер-старший предоставил ей превращать в связную речь нечленораздельные звуки своей души. Принцесса, в жилах которой текла его кровь, должна была лучше его самого понимать, что ему нужно.
Она говорила: какой смысл иметь деньги, если нельзя вращаться в лучшем обществе и чувствовать себя, как равный с равными среди него? Она говорила это еще до своего возвращения домой из школы. То была школа для дочерей миллионеров, и дочери других миллионеров указывали ей на различие между ее отцом и их отцами — нефтяными, стальными и железнодорожными королями, унаследовавшими состояние своих предков, которое было создано спекуляциями землей или шкурами животных.
Эна настаивала на том, чтобы ничто, напоминающее о годах тяжелой работы отца, не проникало в их семью, пока, наконец, Питер Рольс не перестал отождествлять себя лично с «Руками». В конце концов, глава предприятия нанял себе секретаря, который должен был ежедневно делать ему доклад о делах в пышно обставленной конторе, которая казалась старому Питеру тем, чем должно быть тело для души.
Рольс-старший и Генри Крофт — человек, которому он вручил диктаторские полномочия, сообщались между собой ежедневно, при помощи писем и телефона, но сам Питер Рольс не должен был переступать ногой порога большого торгового городка, который он собрал под одной крышей. Эна имела возможность говорить тем, кто был достаточно нетактичен, чтобы спрашивать, или тем, кого она подозревала в нескромном любопытстве: «Отец никогда даже не приближается к этому месту. Он устал от дел и, к счастью, не нуждается в том, чтобы возиться с ними». Ей было приятно, что он записался в члены одного богатого нью-йоркского клуба, членами которого были достаточно «важные» люди, чтобы ей доставляло удовольствие заявлять при случае: «Отец состоит членом Готамского клуба».
Когда отец, как это часто бывало, отправлялся из их виллы «Морская Чайка» в Нью-Йорк вечером и поздно возвращался домой, иногда даже оставаясь ночевать в городе, он обыкновенно говорил, в виде извинения матери или Эне: «я еду в клуб». Через некоторое время это стало настолько обычным явлением, что он перестал оправдываться. Но, если бы Эна узнала тайну этих его вечерних отлучек, она бы пришла в ужас, как это бывает с нами, когда мы узнаем, что те, кого мы считаем хорошо нам известными, оказываются для нас совершенно чужими.
Из всех сумрачных нью-йоркских миллионеров, которым приходится скрывать некоторые загадочные страницы своей жизни от глаз домашних, вероятно, ни у одного не было тайны, подобной тайне Питера Рольса. Была единственная вещь, которой он страстно наслаждался, но это было запретным, тайным наслаждением, которое расстраивало нервную систему и губило его желудок, еще недавно поддававшийся лечению.
