Она развернула и установила складную подставку-треногу, на деревянной откидной крышке которой разместила большую бумажную тетрадь в обложке. На листах чернилами и красками были изображены городские улицы, широкие и прямые, обильно озеленённые; в тенистом саду били струями чаши-водомёты, мраморные статуи белели среди кустов, всюду стояли резные лавочки со спинками. Набережная Грязицы на рисунке преобразилась и расширилась, одетая в камень и забранная затейливой узорчатой оградой, а берега соединял широкий, могучий мост. Вместо разрушенных хором Вранокрыла навья-зодчий предлагала возвести замысловатую и изящную совокупность дворцов и палат – тоже с садами, статуями и водомётами. Кошки с любопытством рассматривали рисунки, а Лесияра, потрогав уголок плотного, гладкого и известково-белого листа, спросила:
– Это ваша бумага, из Нави?
– Так точно, государыня, – поклонилась Олириэн. – Я взяла её с собой из дома вместе с чертёжными принадлежностями и красками. Ежели пожелаешь, мы можем и у вас наладить производство такой.
– Это было бы прекрасно, – кивнула Лесияра. – Ну что ж… Облик города, который ты представила перед нами, чуден, непривычен, но завораживающе красив. И в целом твоё предложение весьма заманчиво. Однако что скажут Сёстры? Предлагаю проголосовать: те, кто за то, чтобы соотечественники Олириэн остались и трудились у нас, поднимите ладонь. Те, кто не поддерживает эту мысль, покажите скрещенные ладони.
После некоторых раздумий «за» проголосовали две трети Сестёр, а остальные либо показали крест, либо затруднились с ответом.
– Ну что же, большинство высказалось положительно, – подытожила княгиня. – Я поддерживаю и разделяю их мнение полностью. Со своей стороны постараюсь обеспечить уважительное отношение к вам, а все попытки оскорбления вас словом либо действием будут пресекаться. Дело, ради которого вы здесь остаётесь – хорошее, предстоящий труд – огромный, а тот, кто усердно и неустанно трудится, у нас всегда в почёте.
После совета правительница Белых гор позвала всех присутствующих, в том числе и навий, к ужину, уже поданному в трапезной. Нарядно одетая, приветливая и по-весеннему обворожительная Ждана встретила и Сестёр, и гостей поклоном и улыбкой.
– Моя супруга, хозяйка и хранительница моего сердца и домашнего очага, Ждана, – представила Лесияра жену навьям.
Олириэн приветствовала её с подчёркнутой почтительностью. Пока Лесияра называла имя и цель прибытия навьи, та стояла перед Жданой навытяжку, после чего низко поклонилась и коснулась губами её руки.
После ужина Лесияра предложила навьям остаться во дворце на ночь, дабы те отдохнули перед обратной дорогой. Те с поклонами и витиеватыми благодарностями приняли приглашение.
– Я привезла тебе подарок, государыня, – сказала Олириэн. – Помимо моего основного дела, зодчества, я немного увлекаюсь живописью. Большая часть моих работ осталась дома, в Нави, но некоторые я переправила сюда. Надеюсь, ты не откажешься их принять от меня в знак моего глубокого почтения и восхищения твоим великодушием.
Из повозки гридинки Лесияры перенесли около четырёх десятков картин. С них на зрителя смотрела Навь во всей её мрачноватой, угрюмой красоте: горы и долины рек, озарённые тусклым солнцем, больше похожим на луну; морозные мерцающие сокровища подземных пещер, застывшие водопады, виды городов; изображения томных девушек-навий, полулежащих в обстановке комнат… Все картины объединяла общая черта – гнетущая сумрачность.
– Что поделать, такова Навь, – молвила Олириэн. – По сравнению с вашим миром она намного более тусклая.
– Но она не лишена и своеобразного очарования, – заметила Ждана, задумчиво рассматривая вид замёрзшего водопада, будто он напомнил ей о чём-то грустно-трогательном. – Мне жаль, что ваш мир на грани гибели… И жаль также, что ваша правительница Дамрад захотела решить вопрос переселения путём завоевательского жестокого набега.
– Я ни в коей мере не оправдываю нашу владычицу, – проговорила Олириэн. – Однако население Нави очень многочисленно. Мы не смогли бы разместиться здесь, не потеснив изрядно хозяев. Вряд ли все народы Яви захотели бы добровольно делиться с незваными пришельцами своими землями: они и между собой-то их поделить не могут. Вероятно, Дамрад из этих соображений и исходила, задумывая поход на Явь.
– К счастью для нас и на беду Нави, её затея провалилась, – подвела итог Лесияра. – Впрочем, не будем о печальном. Благодарю тебя за этот подарок, Олириэн. Я даже знаю, где разместить картины: отдадим их в Заряславскую библиотеку, пусть они украсят её стены. Эта библиотека – детище моей дочери Светолики. Это не только собрание книг, но и высшее училище, в котором преподаются разные науки.
– Среди нас есть и учёные, – сказала Олириэн. – Думаю, они будут рады пообщаться и обменяться опытом и знаниями с вашими хранительницами мудрости.
– Вот видите, насколько мирное сотрудничество лучше и плодотворнее вооружённой вражды, – с улыбкой молвила Ждана.
– Без всяких сомнений, – поклонилась навья. – Твои несравненные уста изрекают истину, прекрасная госпожа.
С этими словами она снова церемонно склонилась над рукой Жданы и запечатлела на её пальцах в высшей степени почтительный поцелуй.
***
Обезоруженное войско навиев, сопровождаемое отрядами кошек, тёмной рекой медленно и безрадостно текло по своему пути к Мёртвым топям, а Дамрад ехала в крытых носилках, которые тащили на жердях дюжие псы. Покинув Воронецкое княжество и перейдя Белые горы, унылая вереница воинов вступила в Светлореченскую землю. Передвигались вечером и ночью, а утром и днём отдыхали с завязанными глазами: как назло, солнечная погода установилась непоколебимо.
– Кто будет закрывать проход, госпожа? – спросил Рхумор, шагая рядом с дверцей. – Кому-то придётся остаться здесь навек…
Ночное небо мерцало пологом звёзд, прохладный ветерок гладил щёки Дамрад, а спереди и сзади дышали и тяжело топали потные и смердящие воины.
– Подай мне мой походный письменный прибор, – подумав, велела она.
Приказ был незамедлительно исполнен, и старший муж поднёс к окошку дверцы зажжённый светоч. Положив на колени гладкую, обитую тонкой кожей дощечку, а на неё – листок бумаги, Дамрад окунула перо в чернила и набросала несколько строк. От покачивания носилок почерк пьяно приплясывал, да и владычица по-прежнему была под хмельными парами: не лезла ей в горло твёрдая пища, от тошноты переворачивались кишки, и единственным источником сил для неё стал «жидкий хлеб» – забористое, духовитое пиво, которое ей доставляли кошки из холодных белогорских погребов.
