Рхумор принял листок, небрежно и устало зажатый между двумя когтистыми пальцами супруги, пробежал глазами. Его лицо застыло мраморной маской, брови резко выступили на нём чёрными шелковистыми полосками.
– Что я скажу Свигневе? – глухо сорвался с его посеревших губ вопрос.
– Скажи ей, что я её люблю! – Дамрад почти выплюнула ему в лицо ответ и зашлась в остром, пронзительно-стальном смехе, надламывавшем рёбра.
Свигневе, оставшейся управлять делами Длани в отсутствие матери, предстояло взойти на престол, мужьям Дамрад назначала ежемесячное денежное содержание, а наложников оставляла ни с чем. Радужный оттиск заверил её последнюю волю.
– Госпожа, пусть лучше это буду я, – пробормотал Рхумор. – Не приноси себя в жертву, прошу тебя!
– Я заварила эту кашу, мне и расхлёбывать, – справившись с нездоровым смехом, прорычала сквозь зубы владычица. – Я запрещаю тебе обсуждать моё решение. Оно принято. Назад пути нет, точка. Всё, не докучай мне.
Властный взмах пальцев – и Рхумор отстал от носилок, после чего Дамрад некоторое время покачивалась на летуче-звёздных волнах привычного хмеля и тошноты. Может, перед шагом в бездну стоило немного протрезветь? Нет, на ясную голову эта дорога была бы непереносимой.
– Госпожа, – всхлипнул нежно-серебристый, мягкий, как шёлковая подушечка, голос Лукоря, золотоволосого и синеглазого младшего мужа. – Рхумор показал твоё завещание… Прошу, не делай этого, не покидай нас! Прикажи закрыть проход любому из нас! Или кому-то из воинов… Пусть это будет кто угодно, только не ты! – Всхлип, шмыганье носа.
Сквозь хмельную раздражительную усталость в душе Дамрад проклюнулся цыплячий коготок растроганности.
– Лукорь, дитя моё, не разводи тут сырость, – грубовато ответила она. – Ну, иди сюда, золотце… Дай, поцелую.
Лукорь на ходу просунул в окошко дверцы заплаканное миловидное лицо, и Дамрад, крепко чмокнув его в губы, оттолкнула и откинулась на спинку сиденья.
– Ну, будет с тебя. Ступай, не трави душу. Да прикажи ещё пива мне подать.
Через некоторое время кошка-стражница протянула в окошко полную кружку с пенной шапкой.
– Всю дорогу не просыхаешь, – насмешливо заметила она. – Как в тебя столько помещается-то? Бездонная бочка…
– Ничего, недолго мне осталось вас стеснять своим присутствием, – хмыкнула владычица, приникая ртом к кружке.
А над рядами навьего войска зычно нёсся приказ:
– Подтянуться! Бег трусцой!
«Уф-уф-уф», – пыхтели воины в доспехах, переходя на лениво-тряский бег. Потным смрадом от немытых тел понесло ещё сильнее, и Дамрад морщилась, прикрывая нос платком.
Мёртвые топи уже не дышали хмарью на сто вёрст вокруг, та словно ушла в глубину трясины. На зов её поднималось слишком мало – уже не проскользнуть по ней над поверхностью болота, как по невидимому мосту. Может быть, одиночный оборотень ещё как-нибудь и проскакал бы горным козлом по радужным пузырькам, как по камушкам, но для целого войска такой опоры не хватало. Как ни крути, нужно было прокладывать гать.
Для Дамрад потянулись одинаковые, выхолощенные, тусклые дни ожидания. Пока одни раздетые по пояс, вонючие воины валили прилегающий к топям лес, с хрипом тащили и укладывали брёвна в дорогу-настил, другие ловили дичь им на пропитание, так как кошки снабжали войско поверженного врага только хлебом и водой. Владычица в шалаше из хвороста тянула своё пиво, погружаясь в колышущийся, плывущий, горько-дымный мрак. Тело усохло, лицо припухло, печень ныла; наручники с неё давно сняли, но тошнота не проходила, и когда Рхумор предложил ей поджаренную на углях зайчатину, её едва не вырвало от одного запаха.
– Госпожа, что же с тобой такое? – сокрушался старший муж. – Ты таешь на глазах.
– Ничего, недолго осталось, – хмыкнула Дамрад.
В последние два дня строительства гати она перешла на воду с растворённым в ней мёдом, а в её желудке с горем пополам начали удерживаться сухари. Отёк с мертвенно-жёлтого лица сошёл, а тело понемногу наполнялось необычной, крылатой лёгкостью и щекочущим предчувствием развязки.
Переход по гати занял два дня, а точнее, две ночи. Среди тёмного ельника пряталась каменная площадка всего с десяток саженей в поперечнике; поскольку старый проход был во много раз меньше нового, то и для его закрытия требовались не четыре жизни, а всего одна.
– Всем отойти, – хрипло каркнула Дамрад, отдаваясь покачиванию еловых верхушек и впитывая душой колыбельную звёздного неба.
Теперь, когда Калинов мост был закрыт, стало возможно распечатать старую дыру без опасения, что сразу два прохода нарушат хрупкое равновесие Нави и вызовут её стремительную гибель. Подступив к краю площадки с трёхсаженной каменной глыбой посередине, Дамрад шепнула:
– Откройся.
В звонко-холодной, гулкой тишине ночи послышался чей-то удивлённый голос:
– И только-то?
– Заткнитесь там! – глухо прорычала владычица. – Да, в те древние времена, когда проход был запечатан, всё было намного проще. И сами люди, и слова заклинаний.
Земля отозвалась гулким треском и протяжным, страдальческим стоном, и площадку опоясала серебристо светящаяся трещина. «М-м-м», – горько, погребально гудело небо, роняя звёзды-слёзы, и те цеплялись за еловые лапы гаснущими светлячками. Каменная глыба, ослепительно вспыхнув острыми, колкими лучами, рассыпалась тающими угольками. Свет медленно померк, и на месте площадки разверзлась тёмная, отражающая звёздное небо дыра.
– Проход открыт, – вороньим пером упал холодный отзвук голоса Дамрад. – Путь в Навь свободен, вперёд!
Ветерок чуть колыхал её плащ, ниспадавший с поникших плеч. Повинуясь приказу, воины двинулись к проходу и погружались в него строем – по пятеро в ряд. Звёздно-липкая тьма межмирного отверстия поглощала их беззвучно.
– А ты, владычица? – спросил кто-то из воевод.
– Я поставлю точку в этой войне, – с улыбкой-трещиной на иссохших губах ответила Дамрад. Колючим комом из её напряжённого, осипшего горла вырвался властно-ледяной приказ: – Вперёд! Не останавливаться!
Голос сгустился почти до мужского хрипа, до звериного рыка, голова клонилась вниз, отягощаемая рогатым шлемом, и она сняла его. Ряд за рядом, шаг за шагом – всё меньше становилось воинов на этой стороне, а на череп Дамрад уже не давил стальной груз власти. Её гладил ветерок свободы, простой голос неба шелестел в ушах, а строгие ели в чёрных нарядах улыбались ей. «Я не держу на тебя зла», – рокотали они глубоким гулом земных недр.
