Элла и Холли на фотографии не просто смеялись. Их личики, их фигурки просто фонтанировали смехом, весельем, счастьем. Воплощенное жизнелюбие, и ни следа пережитой драмы, ни малейшей тени. Фотографу — а он понял, кто их фотографировал, — удалось поймать миг чистейшей, не омраченной ничем радости. Кейд вдруг осознал, что держит в руках материальное подтверждение, что они выжили, что самое страшное позади.
— Спасибо тебе, Николь.
Николь застыла в дверях гостиной, впитывая тишину и спокойствие наступившей ночи. Весь дом спал, но она еще жила воспоминаниями о прошедшем торжестве. Ей не хотелось засыпать и оставлять это Рождество в прошлом. Она устроилась на ближайшем диванчике, почти утонув в нем. И задумалась, подперев голову рукой. Улыбка тронула ее губы, когда она вспомнила, сколько веселья сегодня видела эта комната. А для нее самым главным было то, что рядом — Кейд.
Кейд, Кейд, всегда Кейд. Одно воспоминание о нем согревало ее кровь.
— Я думал, ты спишь.
Прежде чем она успела сесть как следует, он наклонился и обхватил ее лодыжки. На какой-то миг ее ноги оказались в воздухе, а сама она полностью утонула в диванных подушках. Но, мимолетно погладив ее по щиколотке, он вновь опустил ее стопы на пол и сам сел у ее ног, опираясь спиной о диван. Он чуть-чуть пах мылом и еще чуть-чуть — виски. Понадобилось усилие воли, чтобы сдержаться и не запустить пальцы в его темные волосы.
Кейд посмотрел на нее так ласково, словно гладил по лицу.
— Почему не читаешь какой-нибудь из своих любовных романов?
— О, если я начну, то не смогу оторваться до утра!
Он хотел что-то сказать, но взглянул на ее губы — и замолчал. Кровь забурлила у нее в венах, а вся усталость улетучилась быстрее, чем успели мигнуть фонарики на елке. И, чем дольше он смотрел, тем сильнее разгоралась в ней страсть, которую ей все тяжелее было скрывать. Он с усилием перевел взгляд на елку, сверкавшую в углу.
— Это был великий день. Ты прыгнул выше звезд! Элла запомнит это Рождество навсегда. Да и все остальные тоже.
— А ты?
Он вновь взглянул на нее, и все ее усилия по шли прахом. Здравый смысл уже не подавал голоса, или она не слышала его из-за шума крови в ушах?
— Это было мое самое лучшее Рождество. — Николь смогла ответить только шепотом.
Он нашел оставленный им же на столике возле дивана бокал с виски. Поднял, вдохнул аромат, но так и не поднес к губам. Вместо этого протянул бокал Николь. Но она сморщила нос.
— Не люблю виски. Предпочитаю что-нибудь более сладкое.
Его глаза лукаво блеснули.
— Ха, что-нибудь более сладкое?
— Кейд, я в порядке, честно. Мне ничего не нужно.
— Угу, я заметил, что ты почти ничего не ела за ланчем, да и потом — и на обед, и на ужин — жевала какую-то петрушку.
— Я съела свои пару тысяч калорий, клянусь тебе. И жевала не петрушку, а черешню.
Николь худела и была намерена худеть до конца! Кстати, у нее уже были успехи.
— Ты же сладкоежка, Николь.
— С этим покончено.
— Ты сладкоежка, — упрямо протянул он. — А сейчас Рождество…
Ей не понравился блеск в его глазах.
— И что?..
Кейд дотянулся до стоявшей на полу среди оберточной бумаги и игрушек банки с изюмом в шоколаде и поднес ее Николь. Кто, черт возьми, может выдержать такое? У нее потекли слюнки.
Кейд потряс банку.
— Нико-оль! Она еще закрыта!
Николь прислушалась, как нежно стукаются друг о друга горошинки в своей стеклянной тюрьме… они так хотят выбраться на свободу… Они мечтают прыгнуть ей в рот… Саймон уже оказал ей любезность, сообщив, что «эти штуки очень похожи на какашки кенгуру», но почему-то даже это ее не впечатлило. «Какашки кенгуру, какашки кенгуру», — несколько раз повторила она про себя. Нет, не помогает!
— Я оставлю их на потом, — пробормотала она умирающим голосом. — Когда съедим все остальные конфеты, мы прикончим и эти.
— Этими конфетами ты не будешь ни с кем делиться. Это только тебе.
Что-то внутри ее целиком и полностью согласилось с его заявлением. Кейд скользнул к ней на диван и — чпок! — вскрыл банку. Какая бестактность! Но тут он поднес банку к ее носу и стал водить ею туда-сюда. Аромат шоколада, аромат изюма проник ей прямо в душу. Душа снова пустила слюнки.
— Ну вот, уже открыты.
Что ж, он мог бы соблазнить и куда более стойкую женщину, чем она. Она слаба. Николь попыталась подумать о Мельбурне… о Диане… о Брэде… Да ну их всех к черту… А он явно задумал что-то новенькое. Набрал полную горсть драже и поднес к ее губам. Потом, очень медленно, двумя пальцами, взял одну-единственную конфетку и положил себе в рот.
— М-м-м… божественно!
Николь окаменела. Ей захотелось пристукнуть его за то, что он так безжалостно сбивал ее с пути истинного. Вторая конфетка отправилась ему в рот, предварительно облетев вокруг ее носа. Он подцепил третью…
Николь схватила шоколадный шарик из его горсти и бросила себе в рот. Шоколад растаял у нее на языке, сладкий и немного горький, а изюминка… изюминка была как бы кисленькая, и ее вкус взорвался во рту фонтаном. Николь застонала, закрыв глаза. Экстаз! Кейд взял ее за запястье и пересыпал конфеты в ее руку. Она не протестовала. Она просто ела. А он, не отрываясь, наблюдал за ее пиршеством. Она слопала все конфетки, которые он насыпал ей в горсть, но ей хотелось еще и еще! «Анн-Николь! Ты прожорливое животное!» — прогремело у нее внутри. Она нашла крышку и попыталась приладить ее обратно к банке. Но Кейд схватил ее за руку и не позволил закрыть конфеты. Он все сильнее сжимал ее кисть и вглядывался в ее лицо.
— Зачем отказывать себе в удовольствии?
«Он что, шутит?»
— Да просто я могу слопать целую банку зараз. Стану толстой. То есть еще толще. Жирной стану.
— Неужели ты не можешь хотя бы иногда себя побаловать?
— Опасно потакать слабостям.
Глаза его сузились. Он отсыпал себе горсть конфет, взял одну штучку и поднес к ее губам. Она не смогла устоять — то ли перед шоколадом, то ли перед Кейдом.
— Это варварство — не кормить тебя шоколадом! — Голос его прозвучал хрипло. — Ты точно его очень любишь.
Что же она творит. Ей же надо похудеть, чтобы доказать Брэду, Диане и кому-то там еще, что она — не безвольная тряпка, а сильная, шикарная женщина… Кажется, так? Она уже не совсем точно ориентировалась в собственных планах. Кейд протолкнул еще одну конфетку между ее губ. Честно говоря, это было неприлично. И очень вкусно.
— Ты что, счастливее будешь, если похудеешь?
— Да! — Естественно. Это подтвердит любая женщина.
— Господи, да как же это связано? Что не так с твоей фигурой? Я обожаю ее. Невыносимо смотреть, как ты себя истязаешь. — Он вложил ей в руку остававшиеся у него конфетки. — Ешь и забудь о своих дурацких установках!
