– Мама. Она работала в больнице и знала одну женщину, которая знала бездетную пару, желавшую взять ребенка. На тот момент они были женаты около семи лет, а детей завести не получалось. Так что мы встретились и заключили соглашение.
– А почему ты не оставила ее?
Я вздохнула и горько улыбнулась:
– Вот это вопрос вопросов. Но на него есть простой ответ: я была очень молодой, Хейли, и я осознавала это. И, если быть уж совсем честной перед тобой и перед собой, я была очень эгоистичной. Всю свою жизнь я мечтала, как ты знаешь, учиться в колледже, вырваться, осуществить свои мечты. И ребенок в эти планы никак не вписывался. Я понимала, что так будет лучше для всех, а в итоге, особенно для Кендалл. Она заслуживала настоящих родителей, которые могли дать ей все, что ей было нужно в эмоциональном смысле. Свое время и свою любовь.
– Тебе пришлось уйти из Дартмута?
– Да. Мама уговорила меня, что если я вернусь домой, я смогу учиться в местном колледже, а она будет мне помогать. Я смогу жить дома и получать отличный медицинский уход. Так что я ушла из Дартмута и перевелась в Карлтон.
– А ты видела Кендалл, когда она родилась? – спросила Хейли и погладила меня по руке, накрыв своей ладонью мою. Я сжала ее пальцы, она сжала мои в ответ. Я кивнула:
– Да. Моя мама и семья Торрини были со мной в родзале. Кендалл отдали мне, как только она родилась. Я обняла ее, поцеловала в макушку, – мой голос сорвался, я закрыла лицо рукой, и слезы хлынули снова. Я мысленно вернулась в тот день. Было три тридцать утра, я была совершенно измучена, все мое тело болело, и так же разрывалась моя душа. И хотя я знала, что поступаю правильно, но я все же отдавала в чужие руки своего ребенка, свои плоть и кровь. При этом обнимать ее, видеть ее густые темные волосы, слышать ее плач – это было практически непереносимо. Мои груди немедленно начали болеть, отвечая на зов моей голодной малышки…
Я почувствовала, как чьи-то руки обнимают меня и вжалась в них, позволяя боли всех этих одиннадцати лет наконец выйти наружу. Я так и не справилась с ней до сих пор, я подавляла ее и не могла отпустить.
– Мне очень жаль, Энди, – прошептала Хейли мне на ухо, поглаживая мои плечи, прижимая мою голову к своему плечу.
Ненавидя себя за то, что выпустила свои чувства из-под контроля, я попыталась собрать всю боль, всю вину, все свои эмоции и засунуть их обратно в темный потаенный угол моей души. И навесить на дверь амбарный замок.
Я вытерла глаза, пытаясь подавить рыдания.
– Ты в порядке?
Я кивнула, отстраняясь, но по-прежнему нуждаясь в контакте, в человеческом тепле. Хейли задержала свою руку на моих плечах, поглаживая мою кожу сквозь рубашку, ожидая, что я продолжу.
– Как бы то ни было, уговор дороже денег. Так что Торрини забрали Кендалл домой, а остальное – уже история.
– А Кендалл знает?
Я кивнула и промокнула глаза подолом своей рубашки.
– Погоди, – Хейли встала и на мгновение отошла, вернувшись с коробкой салфеток.
Я благодарно улыбнулась, высморкалась и вытерла глаза.
– А что со Скоттом?
– Ничего. Я сказала ему о ребенке, но он не хотел в этом участвовать. Подписал отказ от отцовства. Верь или нет, но он был еще более целеустремленным, чем я.
Хейли улыбнулась.
– Надеюсь, он стал крутым успешным нейрохирургом где-нибудь.
– А Кендалл раньше говорила что-либо подобное? – с этими словами Хейли уселась рядом со мной, переложила коробку с салфетками на журнальный столик и повернулась ко мне.
Я помотала головой.
– Нет. Никогда.
Я глянула в сторону ее комнаты, а потом снова на свою старую подругу.
– Я не думаю, что она говорила серьезно, Энди. Дети часто не отдают себе отчета в том, что они говорят. Они не осознают, какую боль они могут причинить.
– Да. Я думаю, она смутилась и растерялась, когда я велела ей не сквернословить. Понимаешь, она же сделала это при взрослых. Да еще и ты ей по-настоящему нравишься…
Мы улыбнулись друг другу.
– Она тоже мне нравится. Она – хорошая девочка, Энди. Я не думаю, что не хотела обидеть тебя.
Я глубоко вдохнула, в глазах снова предательски защипало, и я, как ребенок, прижала запястья к горящим глазам, закрыв руками лицо.
– А кто еще об этом знает?
– Никто. Никто, кроме семьи и тебя.
Хейли выпрямилась и откинула руку на спинку дивана.
– А как же Эйрин? Она не знала?
– Нет.
Ее брови удивленно взметнулись:
– Почему?
Я пожала плечами:
– Хороший вопрос. Наверное, во многом потому, что Эйрин не нравилось общаться с Кендалл. Она никогда не пыталась понять, что Кендалл для меня значит. Даже если бы я просто была ее наставницей, – я снова высморкалась, отбросила салфетку и потянулась за новой. – Я никогда не чувствовала, что могу полностью довериться Эйрин в этом вопросе. Не то чтобы я боялась, что она пойдет и разболтает всей больнице, но она никогда бы не поняла, как Кендалл важна для меня и она никогда не приняла бы ее, как моего ребенка. Понимаешь?
Хейли кивнула:
– Я понимаю, и мне очень жаль. Это было неправильно с ее стороны.
– Да. Она действительно хотела семейной жизни, но она так и не попыталась понять и принять меня, настоящую меня, – я ткнула в себя пальцем. – Ее всегда очень интересовало то, где я была и что делала, но то, что я чувствую и думаю, – я провела рукой по волосам и вздохнула. – И это отталкивало меня гораздо сильнее, чем я сама себя.
– Прости, Энди, но это звучит так, как будто Эйрин была неподходящим для тебя человеком.
Я кивнула:
– Полностью с тобой согласна. Она хорошая женщина, и она непременно найдет то, что ищет, но я рада, что наши отношения закончились.
Я посмотрела на Хейли, чувствуя себя невероятно уязвимой, но в то же время мне просто необходимо было задать ей еще один вопрос.
– Хейли?
– Что, Энди?
– Почему я все время отталкиваю людей? Я хочу сказать, у меня ведь не было ужасного детства, знаешь, где меня никто не любил, и мне приходилось драться на улицах. Я не понимаю…
– Ну, прежде, чем ответить, можно я пойду раздобуду себе попить? – Хейли махнула рукой в сторону кухни. Я улыбнулась и согласно кивнула. Хейли встала и глянула на меня:
– Тебе чего-нибудь принести?
– Ага. Притащи мне апельсинового сока, ладно?
– Знаешь, Энди, – произнесла Хейли, идя к холодильнику, – Я думаю, ты чувствуешь, что тебя не понимают, и из-за этого непонимания ты закрываешься, чтобы тебе не причинили боль.
Она подала мне трехсотграммовую пластиковую бутылку и снова села, открывая свой сок.
– Ты позволяешь всем видеть лишь отражение истинной тебя, и никто не дал себе труда заглянуть поглубже. Давай скажем прямо: ты можешь выглядеть весьма устрашающе, когда хочешь. Что, к сожалению, – тут она хихикнула, – происходит почти постоянно.
