Ладони Дарёны легли на тёплую кору. Всё, что ей осталось от Твердяны – бессловесный утёс и образ в памяти… Рана в душе заросла, но шрам всё ещё глухо ныл: боль потери притупилась, но не ушла навсегда.
– Матушка Смилина… Не к кому, кроме тебя, принести мне свою тоску-кручину, – прошептала Дарёна, прильнув щекой к сосне-прародительнице. – Нет больше Твердяны, кто ж теперь даст мне мудрый совет, кто слово ласковое скажет? Только ты у меня и осталась.
Слова грустно таяли медовой пыльцой, оседая на травинках, а земляничный дух стоял здесь невыносимо сладкий, сказочный, добрый… Слезинка прокатилась по щеке и упала на старый корень, огромной змеёй извивавшийся по земле, и в глубине ствола раздался долгий скрипучий стон. Дарёна отпрянула от сосны, но поздно: руки-ветки подхватили её и подняли к деревянному лицу с голубыми яхонтами живых глаз. Сердце оборвалось и плюхнулось куда-то в живот – туда, где гнездились холодные мурашки обморочного восторга.
– Прости, матушка Смилина, – дрожащими губами пролепетала Дарёна, торопливо вытирая слёзы. – Прости, что покой твой потревожила…
«Ведома мне твоя печаль, чадо моё, – прогудело у Дарёны в голове. – Бывает у меня твоя Млада, тоже боль-тоску свою изливает. Ты не кручинься, душу себе не рви, а на День Поминовения ко мне загляни – ночью, как все разойдутся. Авось, и застанешь ладушку свою».
Вспышка радостной надежды победила благоговейный трепет перед великой оружейницей, и Дарёна осмелилась прильнуть мокрой щекой к морщинистому деревянному лику, обхватив руками тёплый, как человеческая кожа, ствол.
– Благодарю тебя, матушка Смилина… Благодарю от всего сердца.
Тихий шёпот леса окружал две старые могилы летней стеной, живой ковёр из солнечных зайчиков дышал и колыхался, лаская шелковистую головку восьмилетней Светланки. Тёмная коса девочки лежала на плече, перевитая зелёной ленточкой, а в подол её рубашки стекались радужно переливающиеся огоньки. Они выныривали из травы, и девочка ловила их с улыбкой, чтобы вплести в очередной сон для Цветанки. С виду он был похож на обычный венок, но среди листьев, стебельков и лепестков колдовски мерцали разноцветные звёздочки.
– Дедунь, дай волосок из твоей бороды, – попросила она полупрозрачного, щупленького старичка, дремавшего на холмике одной из могил. – Я хочу, чтобы ты приснился Цветанке.
Дедушка проснулся, пожевал губами, и в его добрых глазах зажглись смешливые искорки.
– Этак ты скоро всю бороду мне выщиплешь, маленькая кудесница, – сказал он.
Впрочем, отказать Светланке он не мог, и паутинно-тонкий волосок всё же опустился ей в ладошку. Девочка вплела его в венок, и он пролёг там серебристой ниточкой между васильками и ромашками. На второй могилке сидела матушка Нежана и вышивала золотой иголкой на прозрачной паволоке изящную вязь строчек. Не простая была у неё иголочка: за один стежок целая буква ложилась на текучую, как туман, ткань.
– Матушка, и твой волосок дай, – попросила Светланка.
– Сначала прочти, что тут написано, – сказала та, расстилая перед девочкой паволоку с письменами.
Светланка отложила свой венок и, водя пальцем по буквам, принялась читать:
– «Жила-была девочка, и звалась она Цветанкой. Воспитывала её бабушка Чернава, мудрая травница и кудесница. Как-то раз проходила Цветанка мимо большого сада, в котором росли яблоки, и очень ей тех плодов отведать захотелось. Да вот беда: сад был окружён высоким забором. Думала-думала Цветанка, как через него перебраться, как вдруг услышала в саду песню. Забилось её сердце, и уж не яблок она теперь хотела, а мечтала увидеть ту, чей голос слышался за забором…» Матушка, – спросила Светланка, прерывая чтение. – А это про нашу Цветанку?
– Про нашу, про нашу, – улыбнулась та, сияя вишнёво-карим теплом грустных глаз. – Читай дальше.
Девочка отыскала то место, где она остановилась, и продолжила:
– «И так жарко это желание разгорелось в душе Цветанки, что она и сама не заметила, как перескочила тот забор. Однако яблоня далеко простирала свои сучковатые ветки, и Цветанка зацепилась. Повисла она на суку. Глядит, а под деревом стоит девочка и смотрит на неё».
На этом волшебные письмена заканчивались…
– А дальше-то что было? – Тёплый комочек любопытства бился внутри, и Светланка подняла пытливый взор на матушку. – Почему ты не вышила дальше? Кто эта девочка? Что она сказала, когда увидела Цветанку?
– Об этом узнаешь завтра, дитя моё. – Призрачно-нежное, как поцелуй ветра, прикосновение матушкиной руки скользнуло по голове Светланки. – Возьми волосок, пусть Цветанка и меня увидит во сне…
Могилу дедушки венчал вросший в землю посох, опутанный плетями белого вьюнка, а у матушки стоял простой деревянный голбец – резной столб с двускатной кровлей. Матушка была со Светланкой всегда – с самых ранних проблесков памяти: в младенчестве баюкала и пела песни над колыбелькой, а когда девочка подросла, стала учить её грамоте и ведению дома. Дедуля появился чуть позже; он обучал её лесным премудростям, указывал грибные и ягодные места. Они были для девочки такими же живыми и настоящими, как Цветанка, Невзора и Смолко с его сестрицей Лютой, просто жили не в доме: дедушкин дух обитал в посохе, а матушкин – в бирюзовом ожерелье, которое Светланка носила не снимая.
– Почему я не могу видеть их? – сокрушалась Цветанка. – Отчего они не показываются мне? Может, потому что я – Марушин пёс?
У Светланки не было ответов на эти вопросы, а сами родичи хранили печальное молчание: едва она заводила об этом разговор, как дедушка тут же прикидывался крепко спящим, а матушка с загадочной тоской во взоре углублялась в вышивку. Порой девочке хотелось крикнуть, что матушка Нежана стоит прямо за плечом у Цветанки, но глаза оборотней оставались слепыми. Они видели только лесных духов, блуждавших между стволами в виде огоньков.
Долго Светланка думала о том, как же преодолеть эту стену невидимости – хотя бы для Цветанки, очень скучавшей по Нежане и дедушке. Ответ пришёл сам: если у них не получалось встретиться наяву, то спасением могли стать сны. Глядя, как матушка вышивает на волшебной паволоке чудесные сказки, Светланка решила попробовать точно так же сплести для Цветанки сновидение, наполненное всем самым прекрасным, что только можно измыслить. За основу она брала обычные цветочные венки, вплетая в них отголоски прочитанных сказок и своих дневных впечатлений; духи-огоньки сами лезли к ней под пальцы, ныряли в плетение и становились проводниками в мир образов.
