Глаза оборотней плохо переносили солнечный свет, и потому Цветанка, Невзора и Смолко с сестрой днём спали дома, а в тёмное время суток бродили по лесу, добывая пропитание. Светланке, дневной пташке, доводилось общаться с ними лишь вечерами, когда те просыпались, да перед рассветом, когда они возвращались с ночных дел. Девочка давно привыкла к такому распорядку, тем более что в полном одиночестве она никогда не оставалась: едва оборотни смыкали усталые глаза, как наставал черёд «невидимых» членов их семейства брать опеку над Светланкой. К своим восьми годам она умела читать, писать и считать, шить, вышивать и стряпать. Матушка обучала её домашним делам, а дедушка прививал ей знания о лесных ягодах, грибах и травах, голосах птиц.
В маленькие оконца домика проникало мало света, и внутри всегда царил прохладный сумрак. Повесив новый сон на гвоздик, Светланка собрала грязную одёжу и вынесла под навес, где ждала лохань с щёлоком и отваром мыльнянки. Матушкина песня, птичьим эхом разносившаяся по лесу, не давала ей скучать, и девочка с весёлым плеском толкла замоченные вещи деревянным пестом. Сбегав на ручей и выполоскав выстиранное, Светланка развесила всё на солнышке, после чего принялась чистить добытую Цветанкой рыбу. Тесто подоспело – только пеки. Скучать было некогда: их незатейливый быт держался в основном на ней, а оборотни охотились, заготавливали дрова и таскали воду в больших тяжёлых вёдрах, наполняя бочку у стены домика. Порой синеглазая воровка наведывалась в город, чтоб добыть там какой-нибудь подарочек для своей любимицы – ожерелье, ленточку, пряник, цветные нитки для рукоделия…
Цветанка с Невзорой досыта наелись на охоте, поэтому запах рыбного пирога не выманил их с полатей, а валявшиеся по лавкам Смолко с Лютой сразу насторожили носы. Они всегда были не прочь набить свои ненасытные животы, как бы плотно их ни накормили ночью.
– М-м, рррыбка, – проурчал Смолко, полусонно приподнимаясь на локте и почёсывая себе за острым мохнатым ухом.
Чёрная взъерошенная копна волос топорщилась у него на голове, напоминая куст можжевельника, а ноздри чутко улавливали вкусный запах. Следом зашевелилась Люта, протирая кулачками заспанные голубые глаза. Между братом и сестрой было столь же мало сходства, как между днём и ночью: Смолко уродился в Невзору, а Люта – в своего отца, навия Ойхерда. Хоть обычно тёмная масть побеждает светлую, девочка унаследовала его золотые волосы, небесные очи и пухлые розовые губы.
– Ну вот, проснулись обжоры, – усмехнулась Светланка, доставая пирог и накрывая его подушкой для «отдыха». – Нешто ночью не наелись? Куда вам ещё?
– Сестрица, ну дай кусочек, – принялся клянчить Смолко.
– Обожди, горячий он ещё, пущай остынет и отмякнет малость, – деловито отрезала Светланка.
Но юным проглотам не терпелось. Смолко скинул подушку, отвернул полотенце и отхватил ножом чуть ли не половину пирога; сестрица Люта с весёлым урчанием принялась отнимать у него кусок, и их громкая возня разбудила Цветанку. С полатей свесилась её всклокоченная голова в венке.
– А ну, тихо, шебуршалки! – сердито цыкнула она на ребят. – Такой дивный сон мне прервали! Я ведь могла его ещё смотреть и смотреть, а теперь из-за вас он кончился… Ох, доберусь я до вас да шило из ваших поп достану… Хворостиной по заду захотели?
Непоседы примолкли, перемигиваясь и дуя на куски источающей соблазнительный парок рыбы, а Цветанка тягуче спрыгнула с полатей: сперва повисла на руках, а потом упруго приземлилась на ноги. В мятых портках и простой льняной рубашке без вышивки, сонная и взъерошенная, она совсем не выглядела грозно, и Светланка ласково прильнула к ней.
– Не сердись, я тебе новый сон сплела, – мурлыкнула она. – Вон, на гвоздике висит.
Руки Цветанки подхватили её и закружили по горнице, и Светланка смешливо зажмурилась под градом поцелуев, осыпавших её лицо.
– М-м… Счастье ты моё светлое, – прошептала Цветанка, прижимаясь щекой к щёчке девочки. – Ну, коли новый сплела, тогда ладно.
Она нацепила венок и вернулась на своё место, а Светланка юркнула следом на полати – под бок к ней. Звёздочки меж ромашек мерцали, складываясь в родные сердцу образы, и на губах Цветанки проступала грустная улыбка. Сейчас она, наверно, видела матушку Нежану и дедушку, и Светланка, довольная тем, что хотя бы так способствует их встречам, сжалась уютным комочком и тоже задремала.
Когда сон соскользнул с неё, оставив во рту сухость, а в голове – звенящую тяжесть, за оконцами уже растянулись синие вечерние тени. Светланка слезла с полатей, вздохнула над остатками пирога и почесала за ушами сладко спящих ребят-оборотней. Они оставили ей скромный по размеру кусочек, но больше девочка всё равно бы не осилила. Съев всё до последней крошки и облизав пальцы, Светланка почувствовала, что насытилась.
На полатях послышался долгий сладкий зевок, и вниз соскочила Невзора. Наготу она дома не прикрывала, лишь зимой изредка набрасывая рубашку; пряди волос чёрными змейками струились ей на плечи и грудь, а под кожей бёдер и икр при движениях упруго ходили литые мышцы. Склонившись над Светланкой, она чмокнула её в макушку.
– Ну что, не скучала тут?
Её суровое лицо со шрамом редко озарялось улыбкой, но Светланка любила мрачноватую сосредоточенность её бровей и хищный вырез ноздрей. Острые, пристальные искорки в глубине глаз Невзоры смягчали свой холодный блеск, когда она смотрела на своего выкормыша.
– Нет, кормилица, не до скуки было, – прильнув щекой к ласкающей жёсткой ладони, рассказала девочка. – Много всего за день сделала я! Утром за травами ходила – у птиц песни перенимала. Кашу варила – батюшку-запечника угостила. Потом горшки песком чистила – ящерки у ручья мне сплетни лесные рассказывали. Затем ходила с дедулей по землянику – набрала целое лукошко и сушиться рассыпала, чтоб зимою пирожки душистые печь. Потом с матушкой для Смолко и Люты по новой рубашке сшила и Цветанке новый сон сплела. Ещё я матушкины сказки читала, одёжу стирала и полоскала, а потом пирог испекла. Да вот только братец с сестрицей его весь слопали, вам ни крошки не осталось.
– Хороший день был у тебя, – кивнула Невзора и принялась тормошить своих детей: – Эй, проглоты, вставать пора!
– А покушать есть чего? – протирая глаза и потягиваясь, сел на лавке крепыш Смолко.
– Всё б ты кушал, обжора, – встрепала ему вороные вихры мать. – В лес сейчас пойдём – авось, поймаем кого.
