надежду отняла. А я выжил. Ждал, что позовёшь. А ты вон какая — принципиальная.
— Мы давно стали чужими. Вечер воспоминаний — идея так себе.
— Пытаешься бравировать показным равнодушием? Позволь не поверить. Я ведь вижу — переживаешь, краснеешь. Такое как у нас прекрасное прошлое не сотрёшь.
— Где-то слышала, что мужчины всегда возвращаются туда, где сытно кормят. Неужели за столько лет другую кормилицу не отыскал? Бывшими в употреблении мужчинами принципиально не интересуюсь.
— Уколоть хочешь? Нисколько не изменилась. Неужели не ждала, не соскучилась? У меня другие сведения. Я теперь другой. Терпеть научился, стихи полюбил. Точнее, поэтические строки, которые, сами по себе не имея смысла, могут выразить всё. Настроение, желания, мечты, переживания, эмоции, чувства. Я всегда думал о тебе.
— Черепанов, у тебя совесть есть? Исчез, теперь скулишь, просишь пожалеть, обогреть, накормить? Не по-мужски это.
— Неужели разлюбила?
— Теперь не знаю. Давай свою водку. Что ты мне как девчонке — на донышко наливаешь? Не жмись. Упьюсь и умру молодой. Половина стакана — в самый раз. Чего ты там про любовь говорил?
— Руку не предлагаю, только сердце.
— Три раза я говорила тебе — да, Егор. Три раза ты вёл меня под венец. И что? Где это всё?
— Вот именно, где! Я ли тебе был плохим мужем? Я ли один виноват в том, что разбежались?
— Не могу утверждать. Не помню, почему тогда упёрлась. Наверно заслужил. Дыма без огня не бывает. Да и неважно это теперь. Чувства выцвели, дочь выросла. Чужие мы. Опьянела я что-то.
— Ладно, проспись. Завтра договорим. Утро вечера мудренее.
— Нет у нас с тобой никакого завтра. Опоздали, на целую жизнь. Я теперь, считай, чужая невеста. Самой смешно, но что делать? Холодно одной.
— Ага! А Лорка что про твоё мудрёное замужество думает?
— Мне почём знать, она пока не знает. Спать хочу. Всё, наговорилась досыта.
— Лорка видела, как ты вздыхаешь да плачешь, когда наш семейный альбом разглядываешь. Давай, что ли попробуем ещё раз. Люблю я тебя.
— Я женщина, а не пирожок. Нечего меня пробовать. Спи. Утром в другое купе переберусь. А когда это ты с Лоркой успел впечатлениями обменяться?
— Мы с ней давно переписываемся. Мне без тебя лихо, Ланочка. Предлагают в Армении мост строить. Как думаешь, согласиться, или здесь остаться?
— Сам решай. Мне бы твои проблемы. Надо же, дочь-то шпионкой оказалась, ни словом не обмолвилась. Свет выключи.
Руслана отвернулась, укрылась с головой одеялом, — нет, чтобы на шею броситься, прощение вымолить, опять воевать принялась. Не хотела ведь отталкивать, само собой получилось. Почему он такой нерешительный? Сгрёб бы в охапку, зацеловал до смерти. Сидит, водку пьёт, а я мучаюсь. Ну и пусть себе пьёт. Без него проживу.
Егор налил в стакан остатки водки, опрокинул в рот, лёг, не раздеваясь, потом вскочил. Не спится.
— Русь, а Русь, ты не замёрзла? Давай согрею.
— Вот ещё!
— Ну и ладно. Так посижу. Полюбуюсь напоследок. Может, чай закажем?
— Чего ты всё вокруг да около, — не выдержала женщина, — не нужно никуда ехать. И чай не нужно. Знобит меня что-то.
— Так может я того, рядом прилягу?
— Самому никак не догадаться!
Моя любовь — короткий промежуток
От счастья до плацкарты в неизвестность,
А осень бдит в любое время суток,
Спасибо ей за преданность и честность.
Алексей Окулов
Мариночка Лапина считала себя очень счастливой женщиной. Она вообще была человечком солнечным, жизнерадостным, добрым.
— Кому-то за всю жизнь ни одного разочка не удаётся влюбиться, а я… в меня до Вениамина Андреевича трижды влюблялись. Однажды, чуть было, замуж не выскочила. Дурочку одну малахольную пожалела. Забеременела она от моего Лёнечки, аккурат накануне нашей свадебки. Не змеюка же я подколодная — ребятёнка отцовского надзора лишать. Поплакала у жениха на плече и благословила его на отчий подвиг. Хороший он был, Лёнечка. А любил как! Вспомню — мурашки по телу. Ну да ничего — пережила, справилась. Слава богу — не последняя баба на селе.
Вениамин, начальник поездной бригады, улыбчивый такой, шустрый (состав в том рейсе не спеша петлял через всю страну), востроглазый, видный, заприметил Мариночку на одном из полустанков, где она покупала жареные семечки, варёный картофель, да малосольные огурчики.
Было на что обратить внимание: фигурой, умением плавно нести над землёй многочисленные женские прелести, и чувственным очарованием, Мариночку природа не обделила. К тому же коса до пояса, пронзительный, застенчиво-смиренный взгляд, скромное обаяние молодости, миловидное личико, и вообще, не женщина картинка.
Резкий гудок неожиданно возвестил отправку. Женщина вздрогнула, замешкалась. Ступени тамбкра высокие, неудобные, покупка россыпью в переднике Проводница шумит, руками машет.
Пришлось Вениамину доброе дело справить — спрыгнул, подсобил.
Как глянул Вениамин снизу вверх под подол, где о чём-то греховном семафорили цвета девичьего бесстыдства чистенькие до одури трусики, как приподнял во весь рост спелые, налитые здоровой упругостью ягодицы, так и влюбился без памяти. Только Мариночке о том ни слова не молвил: ходил — наблюдал, пока оказия не представилась словом перекинуться.
Был он не робкого десятка, причём при должности. Проводницы, что доверие его заслужить, повинность постельную по очереди к нему несли. Особенно Венька любил замужних баб с шикарными бюстами и крутыми бёдрами, хотя сам был сухонький, жилистый, поджарый.
Накатанный железнодорожный маршрут, свои в доску проводницы, каждую из которых он что ни рейс — объезжал не единожды за дозволение хитрить по мелочи, торговать на остановках.
Таковы были правила, которые сам же и устанавливал.
Начальник бригады — величина. Без него прыщ на носу ни у кого в составе не вскочит, потому скучать ему не приходилось.
Вениамин и сам выше головы не прыгал. Какой смысл влюбляться в первую встречную, рисковать должностью и здоровьем, когда вокруг цветник из проверенных лапочек без комплексов, но со справками о состоянии здоровья?
Особенно ему Варька Пронина нравилась — подмахивала здорово, никогда не кочевряжилась: как вздумается начальнику, такую позу и примет. Иногда сама что-нибудь эдакое, заковыристое, любила продемонстрировать. К тому же певунья знатная, и не пьянела.
Она и сейчас за Венькой едва не по пятам ходила. Привычка — вторая натура. Любила она это сладкое дело, хотя замужем была за двухметровым бугаём с плечами как у кузнеца-молотобойца.
Мариночка показалась ему слаще, особенно после того как подержал в ладонях всю мощь её сочных ягодиц.
Спал и видел Вениамин, как освобождает нежные дамские плечики от покровов, как чувственно шарит в поисках неземного наслаждения по объёмным холмам, спускаясь в долину сладострастия.
Представлял, словно
