пойдёт! Ты к ней, к супружнице нынешней наезжай, а со мной жить налаживайся.
— Я тебя предупреждал: семья — святое. Любовь и обязательства — не одно и то же. Я мужчина православный, в церкви венчаный. С другими бабами проказничать только в рейсе дозволено. Не обессудь. Тут тебе ничего не обломится. Пиши свой адрес. В рейс — хоть каждый раз с собой брать могу. Дома подобными шалостями не балуюсь.
— Какие же вы все, — сокрушалась Мариночка, — непостоянные. Только одного от нас, женщин, вам и нужно, а как до дела — сразу в кусты.
Вот и четвёртый раз, пока молодая, красивая, повезло доброй женщине влюбится. Будет теперь о чём с дитём желанным поговорить, о чём рассказать, когда подрастёт да вопросы каверзные задавать начнёт.
Не в разврате и мерзком лицемерии малец зачат, от большой любви, в согласии духовном на свет появился.
Мариночка не в обиде на милого да любого. Замечательный человек Вениамин Андреевич Кулешов. Кто же виноват, что вера и высокие моральные принципы не дозволяют ему распутничать. Денег он присылает, слава богу, не скаредничает, её саму время от времени близостью радует.
Каждому бы так в жизни повезло.
Добро пожаловать во взрослую жизнь
За исцеленье не благодарят,
на новые страдания не ропщут…
но учат относиться к жизни проще —
которое столетие подряд.
Ксения Хохлова
Я — влюбила-а-а-а-сь, — с чувством, на разные тона, используя разные музыкальные размеры с нескрываемым наслаждением вокалировала перед зеркалом в рост нагая до непристойности Зойка, стройная двадцатилетняя хохотушка, разглядывая себя — ха-ха! Он мой, а прочее неважно. Люблю, люблю, люблю!!!
Число восклицательных в данной ситуации знаков не имело значения.
Женщина с нескрываемым восхищением смотрела на свои худющие чресла и чутельную, не больше недозрелых яблочек, но тугую грудь, до которой невозможно было дотронуться, чтобы не ойкнуть — настолько было приятно осознавать себя влюблённой женщиной.
— Ой, — сладко представляла она, как Лёнька залезает под блузку и выше, — о-о-ой!
О том, что происходило дальше, Зойка не поведала бы даже под пыткой. Это было на грани.
Даже с Лёшиком, самым первым в её жизни мужчиной, она не была настолько счастлива.
На самом деле ничего между ними такого пока не было. Воображаемая любовь, но такая страстная.
Лёньке двадцать шесть, ей восемнадцать.
Буквально через два месяца после первой встречи она с нескрываемым наслаждением отдалась. Это неважно, если по-настоящему любишь.
Лёнька был такой, такой настоящий, такой необыкновенный и чуткий!
Зойка задыхалась, когда повествовала подругам о нём — мужчине её мечты.
Что было после, что вначале, о чём они вдвоём молчали, сплетаясь тёмными ночами, о чём шептали и кричали…
Нет-нет, о том она никому не рассказывала.
Зачем! Это их сокровенная тайна. Разве таким делятся?
Он приходил два раза в неделю, приносил цветы, подарки и любил.
Зойка боялась папу, потому они шли исполнять танец страсти на берег: зажигали костёр, пили чай, мечтали, а потом…
Как страстно он делал это!
Ей и прежде случалось чувствовать наслаждение, но не так.
Их безумно притягивало нечто сверхъестественное, магическое. Часы разлуки тянулись бесконечно долго. То, что творилось у неё внизу, невозможно описать словами: Зойка текла как ключевой источник — круглосуточно, стоило лишь услышать родное имя или представить нечто, связанное с ним.
Они всегда держались за руки, обнимались, когда оставались вдвоём. Это было так здорово, так естественно.
Зойка никогда не интересовалась его семьёй: захочет — сам скажет.
Однажды, они что-то справляли у друзей, видимо настроение было такое и выпивки много, припозднились.
— Здесь рядом у друга дача. Переспим, а утром домой.
Зойка была счастлива лишний раз побыть наедине. Одежду разбросали по всему этажу, творили такое. Это был настоящий шабаш. Они ничего не стеснялись.
Почему бы нет, если любовь?
Ей было совсем не стыдно, даже когда Лёнька… если ему хорошо — почему нет…
В самое неподходящее время, так стыдно, скрипнула дверь, зажёгся свет.
— Ой, извините, девушка, мне нужно кое-что забрать. Простите, я не хотела… муж меня не предупредил. Я сама виновата. Ещё раз простите, так неловко!
Зойка забилась под одеяло, рыдала, — кто эта женщина, чего ей нужно, чей муж?
— Я должен был признаться раньше. Это Регина. Жена.
— Чья жена?
— Неважно. Ведь я тебя люблю. Хочешь, я с ней разведусь?
— А она?
— Она тоже… любит. Так бывает, детка. Добро пожаловать во взрослую жизнь.
Хватает за душу, до воя,
Тепла июльского уродство,
Где мы вдвоем идём с тобою
Под незаметным руководством
Судьбы, амуровых делишек.
Накрапывает мелкий дождик.
Ты нарожаешь мне мальчишек,
Девчонок, ясный перец, тоже.
Ну а потом, перед полётом
На небеса в ракетах красных
В промозглой парка позолоте
Ты скажешь мне: «Всё было классно!»
Игорь Вавилов
Катька была безотказной почти во всём, слабохарактерной.
Изворотливостью, коварством, изобретательностью и хитростью она не обладала — некому было научить жить в быстро меняющемся, агрессивном и жестоком мире.
Росла девочка, как сорная трава: изо всех сил за любую возможность выжить цеплялась всем, чем только можно.
Науку самосохранения она познавала не от учителей, от самой жизни, которую даже с натяжкой невозможно считать счастливой. Пучки ела, лебеду, крапиву с одуванчиками, гнилые овощи и фрукты с рынка, которые даже за половину цены не смогли продать хозяева. Часто вообще голодала по несколько дней. Сколько раз в подъезде ночевала, когда пьяная мать, забыв о её существовании, запиралась в квартире изнутри. Одевалась по большей части в чужие обноски, которые отдавали ей сердобольные люди.
Она не роптала. С десяти лет девочка начала подрабатывать на продуктовом рынке. Овощи перебирала, раскладывала товар. Сэкономленные деньги в стеклянной банке в подвале многоэтажного дома закапывала, чтобы мать ненароком не пропила.
Катин отец так ни разу за всё время и не объявился. Она бы нисколько не удивилась, узнай, что зачата от святого духа. Сколько раз мамашу спрашивала, каким образом в животике у неё очутилась. Ответа не услышала.
Впрочем, это не удивительно — у неё каждую неделю по несколько раз мужья менялись.
Непутёвую родительницу Катька жалела, по возможности подкармливала, кое-что из одежды, например — нижнее бельё, на скудные заработки покупала. Какая никакая — мать. Жизнь дала всё-таки, да и на улице не бросила, не дала сгинуть.
Правда, заботилась родительница о ней, кто бы знал — как, совсем в другой жизни, которая промчалась как один день — даже вспомнить толком не о чем.
Пять лет прошло, как схоронила её
