Я лихорадочно искала в его мыслях ответ: как убедить его помочь мне? Но они были полны какого-то юношеского задора, и под всей этой радостью от совершения запретного деяния свивалось кольцами сильное желание. Слово «герой» ему понравилось, и он оскалился:
— Благодарю. Это родовое имя. Моего деда звали так, и он был героем трехлетней войны. С Пар-оолом, — уточнил он игриво, как будто я, деревенщина, не знала о тех событиях. И тут же спохватился: — Как зовут тебя?
— Илиана.
Я назвала свое имя впервые на этой земле. С тех пор, как меня забрали в рабство, я звала себя Идж, не желая, чтобы захватившие меня дикари знали меня. Честно говоря, я мало понимала в артефакторике, которую они освоили так хорошо, но предполагала, что как и в ритуальной магии, которой учили меня родители, имя могло дать надо мной какую-нибудь власть.
— Илиана, — повторил Дарис, улыбаясь. — Почему ты в клетке? В чем твое преступление?
Ему казалось, что он говорил успокаивающе. На самом деле, его слова звучали похоже на лукавое уточнение, какое мог бы допустить дознаватель, приходя к жертве. Меня передернуло, но я послушно ответила, взвешивая каждое слово и говоря медленно, чтобы успеть отследить его реакцию на мои слова:
— Я родом из Пурпурных земель. Пар-оольцы сожгли нашу деревню, и мои родители, как и все остальные, погибли. Выживших женщин забрали в рабство. Я была среди них, пока они не узнали, что я… обладаю даром.
— В рабстве? — мужчина как будто совсем не удивился моей ремарке про дар, а это могло значить только одно: он сталкивался с магией довольно часто. Это было мне на руку. Но следующий его вопрос выбил почву у меня из-под ног:
— И тебя насиловали?
Я сжала зубы:
— Нет. Мы не кажемся им привлекательными. Меня, как и других, хотели лишь выгодно продать.
— Значит, ты невинна?
Я встретилась с ним глазами. Они были у него необыкновенно красивыми: зелеными, как сочные листья, растущие так далеко от этих жарких и бесплодных земель, и глубокими. И в них плескался заметный интерес. Прямо сейчас мужчина решал, стою ли я того, чтобы меня спасать, и даже если бы меня насиловали сотни мужчин, я бы все равно ответила:
— Да.
И я завесила лицо волосами. Меня трясло.
— Знаешь, кто я? — спросил Дарис, приближая лицо к прутьям клетки.
Я мотнула головой, стараясь не смотреть на него. В его породистом светлом как луна лице было что-то испорченное, капризное, неправильное. И я чувствовала его гордость — он явно был из знати, и сам считал себя очень важной персоной.
— Я — племянник желтого герцога. И я сын одного из сильнейших шепчущих Империи, директора Приюта Тайного знания, слышала о таком?
Он ждал реакции. Я думала, что это жалко — гордиться своими важными родственниками, но наступила себе на горло и посмотрела на него, как мне казалось, восхищенно. Дарис мигом понял, что я играю, и скривился:
— Что с тобой?
— Мне очень больно, — соврала я, ругая себя за упущенный момент, когда могла бы заинтересовать его еще больше. — Очень. Они пытают меня здесь, пока никто не видит.
Эти слова упали на благодатную почву: мой возможный спаситель вздохнул, и его сердце тронула жалость. Жалость даже заглушила его недвусмысленный интерес.
— За что?
— Они хотят, чтобы я покаялась, — уже не врала я. — Страданиями я смою пятно со своей души. Они не дают мне спать. Моя казнь уже через неделю.
Он прислонился к клетке спиной.
— Тебя невозможно вытащить, ты знаешь?
Я молчала. Желтый герцог хотел загнать меня в угол, хотел прижать, чтобы я согласилась на все его условия. Но я и так была в углу, и так бы согласилась, так что мне только оставалось ждать, пока он озвучит их.
— Но я могу это сделать. Если хочешь.
Это было похоже на издевательство.
— Пожалуйста, — попросила я дрожащим голосом. — Я умру, если ты оставишь меня здесь. Пожалуйста.
Я ненавидела себя в этот момент, но все мое естество, желавшее жизни, рвалось удовлетворить любые просьбы в обмен на спасение.
— Я пока не уверен, что ты того стоишь, — задумчиво проговорил этот садист. Я уже знала, что он принял решение, но ему нравилось тянуть время. Помоги мне Свет, если он получит надо мной какую-то власть! — Расскажи мне о себе. Пожалуйста.
Только сейчас через чуть спавшую пелену собственной ярости я почувствовала, что он и правда сочувствует мне, и что хочет узнать обо мне больше не для того, чтобы протянуть время, а лишь чтобы понять меня лучше.
— Я родилась в Пурпурных землях, — повторила я. И к моему удивлению, ответила честно, практически не задумываясь. — Мои родители воспитали меня… в любви. Я ни в чем не нуждалась. Около трех лет назад во мне обнаружился дар, и отец предложил мне попробовать поступить в Приют. Но мы были бедны, и я не могла их оставить. Да и кто бы принял меня в послушницы… Отец нашел мне книги по ритуальной магии, и мы с ним разбирали их. У меня хорошо получалось. Я тогда думала, что вся жизнь впереди.
Дарис не представлял себе страданий безымянных, это было очевидно. Но что-то дрогнуло в нем. Может быть, я и ошиблась, и не так он испорчен властью и безнаказанностью?
— Я не был в Пурпурных землях никогда, — задумчиво протянул он, снова приникая к прутьям. Сейчас возбуждения в нем я не чувствовала, и это показалось мне и хорошим знаком, и плохим. — Я слышал, они неплохо защищены.
— Только не гавани, — объяснила я. — У Пар-оола очень сильный и маневренный флот. Они часто заходили к нам, и брали все, не платя. Мы даже привыкли. Но в тот раз на кораблях пришли другие. Они узнали, что в гавани гостил один шепчущий… Они искали его, и все сожгли. Мои родители, — я вздохнула с усилием, вспоминая тот ужасный вечер, — сгорели заживо в одном из складов. Я тогда была не дома, а когда вернулась, меня схватили. Связали… — я с трудом говорила. — И потом я оказалась на таком странном корабле… Там держали живой товар. Я была товаром.
Дарис протянул руку через прутья, и я позволила ему прикоснуться к моим волосам. Моя история сильно тронула его, это было видно, даже если не заглядывать в его разум.
— Мне очень жаль, — искренне сказал он, гладя меня по голове. — Я слышал об этом пожаре. Сказали, что дома загорелись, потому что кто-то уронил лампу. Все жители это подтверждали.
— Замечательно, — хмыкнула я. — Я могла бы рассказать правду, если бы выбралась.
— И это бы привело к новой войне с Пар-оолом?
Я посмотрела на него выразительно. Но он не дрогнул, а лишь сощурил глаза.
— Я не знаю, — соврала я. — Ты мне скажи. Ты ведь из знати, и разбираешься в этом лучше.
Он вздохнул.
— Как они поняли, что ты шепчущая?
— Я помогла одной женщине, — призналась я. — Ее сыновей убили у нее на глазах, и она сходила с ума, драла себе зубами вены на руках. Я успокоила ее, и они поняли, что это я. Такого здесь не прощают.
Он помолчал.
— Если я не оставлю тебя здесь… — я была готова, что Дарис назовет цену, но он будто очнулся: — Я не оставлю тебя здесь.
Снаружи послышался шум. Стражники возвращались, и их угловатый язык разрывал ночь.
Я схватила его руку через прутья, и Дарис вздрогнул. Я чувствовала, что будто заряд тока прошел сквозь него, и что мое прикосновение ему было приятно. Мужчина прикоснулся к моей руке губами, и я испуганно отдернула ее, тут же пожалев об этом: он был оскорблен. Но это не изменило его решения.
Он кивнул в сторону двери:
— Это смена. Сейчас я уйду, но я вернусь завтра.
Я снова осталась одна.
.
.
* * *
Будто одного заключения было мало, служители храма под мерный вой ритуальных песен повесили на прутья моей клетки какой-то странный артефакт, от которого у меня постоянно болела голова. Виски пульсировали, и за этим непрекращающимся биением набата я не слышала больше ничьих мыслей. Я думала, что артефакт должен был сломить мой дух: и собственные мысли путались. Наверно, они поняли, что я не искренна в своем покаянии, и решили меня заставить.
