— нежно сказал ей Даор. — Я хочу, чтобы ты действительно верно меня поняла. Ты — чудо, которое случилось со мной. Каждый миг, который я вижу тебя, говорю с тобой, тем более — касаюсь тебя, — он нежно погладил ее горевшую щеку, — приносит мне радость. За мою долгую жизнь со мной никогда не происходило подобного. Я выбрал любить тебя, Алана, и нет смысла таить это. Я пойму, если сейчас ты не дашь мне обещания остаться рядом, если думаешь, что плохо меня знаешь. Но отпустить тебя я не готов.
Алана сидела, такая трогательная, невыносимо прекрасная, и только молча смотрела на него. Глаза ее подрагивали, губы были плотно сжаты.
— Это так странно… — прошептала она наконец. Ей пришло в голову, что она оказалась будто в чьей-то романтической мечте, и мечта эта до нынешнего вечера не была ее мечтой. — Я безусловно не готова, — она чуть прочистила горло, — давать вам каких-либо обещаний. Простите.
— Хорошо. — Герцог Даор не прекращал улыбаться, вглядываясь в ее растерянное и покрасневшее личико. — И все же должен заметить, я рад, что ты отвечаешь на мои поцелуи.
Алана закрыла лицо руками.
— Не смущайте меня, — возмущенно сказала она, и Даор счастливо рассмеялся, пропуская между пальцами пряди ее русых волос. — Дайте мне слезть, — попросила она, избегая смотреть ему в лицо.
Он не сделал назад ни шага, но подхватил ее и, аккуратно прижав к себе, спустил вниз. Теперь Алана стояла между ним и подоконником. Она положила ладони ему на грудь и легко толкнула его — с тем же успехом пушинка могла бы сдвинуть гору. Даор поймал ее руки в свои и поцеловал кончики пальцев.
— Директор, — севшим голосом сказала Алана.
Герцог недовольно обернулся. В дверном проеме, наблюдая за ними, стоял Роберт. Проклятие, Даор не почувствовал его появления! Это было непростительно.
— Все готовы выходить, — чуть растягивая слова произнес Роберт. — До полудня меньше получаса. Не считаю возможным вам указывать, вы и сами знаете, что нам пора, вы назначили выход до зенита солнца. Если бы я выбирал, я бы задержался в Лаорре, побродил бы по каменным улочкам и полюбовался бы резными балкончиками, но меня никто не спрашивает, верно? Так чудовищно жаль оказаться в одном из красивейших мест мира, но пролетом и инкогнито! Но я, как и все, подчиняюсь необходимости.
Алана как ручеек выскользнула из объятий Даора и, спешно оправляя одежду, направилась к директору с немного задевшим черного герцога пылом. Вдруг на полпути она словно передумала, торопливо подбежала к окну и перегнулась через подоконник, жадно вглядываясь в даль.
— Алана? — обратился к ней Роберт. — Тебе нужно переодеться.
— Я просто решила хоть так посмотреть на Лаорру, — неожиданно весело объяснила девочка, и Даор ощутил, что ее протряхивает той же силой, что наполняла и его — и пусть и менее выраженной, но радостью. — Легендарный город все-таки. Потрясающе красиво. Никогда не видела подобного.
— Мы еще не раз здесь будем, — улыбнулся черный герцог.
— Если выживем, — развел руками Роберт.
Алана, словно ища поддержки, посмотрела на Даора, и снова внутри что-то заискрилось.
— Мы с тобой точно выживем, — сказал ей Даор. — Даже не думай его слушать.
— Я тут лишний, — сокрушенно покачал головой Роберт. — Но все остальные ждут от меня стойкости и не смеют вас торопить. Лишь я один брошен на заклание. Не рубите вестнику голову, но нам становится все более и более пора.
К сожалению, Роберт был прав.
Келлана давно не будил гул резонирующей защиты, это высокое дрожание воздуха вписалось в его реальность, будто всегда было там — на краю сознания, как жужжание комара под ухом. Впрочем, за последние трое суток он спал хорошо если десять часов, так что его не разбудил бы и куда более громкий звук.
Келлан был измотан — больше морально, чем физически. От него ожидали действий, которые в любой другой ситуации показались бы ему неприемлемыми. С отвращением к себе он взрезал защищенный множеством блоков разум пар-оольского мудреца, чтобы узнать еще что-то — хоть что-то, что могло бы помочь победить в этой слепой войне.
Пар-оолец понимал, что разум его уже не останется прежним, и что чем дальше Келлан продвигается, тем больше мудрец Эмека становится похож на тех бедняг, с которых только что сняли ошейники — пустых и не помнящих себя сосудов человеческой формы. Его боль и отчаяние подступающего безумия пропитывали и Келлана, когда, несмотря на клятвы и мольбы, он продолжал погружаться и ломать хрупкие воспоминания, как хворост, вынужденно признавая правоту Келлфера: если Эмека солжет, это будет стоить жизней тысячам.
«Всего лишь одна жизнь врага. Прекрати заниматься чистоплюйством».
Келлан и не пытался ничего объяснить отцу, предпочитая не вступать лишний раз в разговор. Присутствие Келлфера злило и дезориентировало. И еще больше злила рациональность и неоспоримость его позиции.
Эмека был мудрецом-воителем, но в высший совет не входил. Те же, кто управлял вторжением, вполне закономерно на поле боя не появлялись. Эмеке не было известно время открытия порталов, и все же он оказался полезен: точные координаты следующих точек выхода пар-оольских отрядов, которые ему доверили, помогли Приюту отбить еще почти тридцать шепчущих, теперь уложенных спать где-то в целительском крыле. Сведения об актуальном расположении пар-оольских сил не дали взять под контроль западную границу территории Приюта, и это окно давало возможность шепчущим других герцогов подойти к Приюту, пусть и совершая большой круг. Однако эти же сведения повергли Келлана в ужас: не меньше тринадцати сотен вражеских шепчущих скрывалось в окружавших Приют лесах и ждало приказа.
Силы были неравны.
Металлический жетон, который отобрали у пар-оольца, был связан с ошейниками, но ни Мирсту, ни даже Ингарду не удалось захватить над артефактом полный контроль. Эмека, носивший раньше жетон на голой шее, отдавал приказы подчинявшимся ему воинам, не говоря ни слова и даже находясь на большом расстоянии от них. Те улавливали малейшее движение мысли хозяина, следившего за ситуацией издалека, а последний отданный им приказ готовы были выполнить даже ценой своей жизни. Собственно, они и не задумывались о жизни или еще о чем-то, что обычно руководит человеческими существами: те, чье горло сжимало серебряное кольцо, были пусты и ощущались скорее как предметы. Эта модификация ошейников была новой: судя по всему,
