– У меня есть ты, а у тебя есть я. Но я не единственная девушка в этом вашем мире. Тут даже мальчишки не имеют возможности научиться читать и писать, понимаешь? Я учу их, и они слушают меня, хоть я и женщина. Они начали называть меня эйстре, чтобы избежать неловкости, потому что на самом деле я капойо, а капойо смотрят за девчонками.
– Эйстре? – изумился Конда, приподнимаясь на локте. – Они зовут тебя так?
– Да. Бертеле сказал, что это слово означает нечто вроде "учитель".
– Он ошибся. Он не знает арнайский. Это означает нечто... м-м... Сейчас, – задумался он. – У нас есть легенда о человеке, который вышел из леса, держась за нить из клубка, что ему подарила местная кирья, дочь владельца этого леса. Но эта нить – не та, которую можно ощутить. Это нечто...
– Над словами.
– Да, – кивнул он, целуя её. – Да. Именно. Но то, что нельзя ощутить одному, может почувствовать другой. Это про людей из сказаний, которые раньше других ощущают поворот нити, а остальные следуют за ними. Да, учителя, но не совсем. Что-то вроде толкователей, но... тоже немного иначе.
– Может, я и эйстре, но я не чувствую никаких нитей, – сказала Аяна, пожимая плечами. – Я чувствую только голод. Я хочу есть, Конда. Покормишь меня? Мне понравилось.
Он сидел, с затуманенными глазами следя, как она тщательно облизывает его смуглые пальцы, и отламывал новые кусочки от того, что принёс на подносе, не особо следя, что именно ей протягивает.
– М-м... Необычно, – сказала она, весело глядя на него. – Сладкое с солёным, а ещё и острое. Ты знаешь, как меня удивить.
– Ты знаешь, что он отнёс ей в спальню? – спросил Конда, прикусывая губу, пытаясь выровнять дыхание, сводя брови и вслепую протягивая руку за чем-то ещё. – Он отнёс ей тарелку соланума с рыжими грибами чантере. Откуда они? Сейчас уже не сезон... И после этого лишь меня называют безумным?
Аяна расхохоталась, прикрывая рот ладонью.
– Ты не безумен.
– Прямо сейчас я в этом не уверен, – сказал он, закидывая себе в рот то, что держал в пальцах, и опрокидывая её на кровать. – Не уверен.
8. Видишь?
Ночь плыла над миром, и ночные птицы перелетали, хлопая крыльями, с одного кипариса на другой где-то в отдалении. Аяна стояла на пороге балкона, глядя на скалы и на кусочек парка, не думая ни о чём и обо всём сразу.
– Ты вернула равновесие в мой мир, – сказал Конда, тихо подходя сзади.
– Ты проснулся? Я думала, ты спишь, – прошептала она, оборачиваясь.
– Я проснулся, потому что почувствовал, как ты встала.
– Тут красиво.
– Смотри, любовь моя, – сказал он, указывая наверх, ей за спину.
Она оглянулась. Облака, весь день дарившие прохладу, рассеялись, оставив после себя лишь редкие лёгкие светлые клочки, похожие на шерсть Пачу, вытянутую птичками пасси с его крупа, и над двумя лунными дорожками, будто сотворёнными из жидкого металла, разлитыми по ряби залива, две луны стояли над миром, – величавая растущая Габо и маленькая Монд, золотисто-коричневая, похожая на налобное украшение хасэ, к рожкам которого забыли приделать гранёные бусины на вёртких юрких цепочках.
А между ними были звёзды, звёзды, рассыпанные по небу, вечные, древние, сияющие, искристые, мерцающие осколками драгоценных камней, обманчиво холодные, но таившие скрытое пламя, выпускающие его каждой гранью, каждым остриём. Облака постепенно таяли, открывая всё больше звёзд, будто кружащихся в вечном потоке движения мира над морем и горами, и у Аяны тоже слегка закружилась голова от этого немыслимого, недоступного ни одному человеческому сознанию простора и движения.
– Видишь?
Она видела. Видела, ощущала и знала. Внезапно всё её существо охватил бешеный, безудержный восторг от того, что она является частью, хоть и безумно крошечной, этого огромного, невыразимо прекрасного мира, несшего её в том же круговороте, который нёс над их головами это звёздное великолепие, не подлежащее описанию, существующее здесь, сейчас и навеки над любыми словами и символами.
– Это потрясающе, – прошептала она, сплетая пальцы с его и шагая вперёд, к перилам балкона, увлекая его за собой. – Это просто...
Он ничего не сказал – просто стоял за ней, обнимая, и прижимался губами к её затылку.
– Ты не замёрзла? – спросил он наконец, когда очередная звезда спряталась, унесённая хороводом, с их глаз.
– Нет. Ты греешь, как печка во дворе Вагды.
– Иди сюда, – сказал он, подхватывая её на руки.
– Смотри, я привыкну, и придётся меня постоянно носить на руках.
– Ничего. Я сильный и я окреп.
– Я заметила.
– Я много тосковал по тебе и много ел. И снова тосковал.
– Я тоже тосковала, – сказала она, сворачиваясь на кровати спиной к нему. – Я мучилась без тебя. Больше всего я боюсь, что ты теперь снова покинешь меня.
– Мне придётся отлучаться. Тебе же есть, на кого отвлечься, а, эйстре? И у тебя теперь есть твой поросёнок.
– Сам ты поросёнок, Конда.
– Ну спасибо. Я к тебе, значит, со всей душой, а ты вот, значит, как. Выполняю все твои желания...
– Если честно, я хочу пить. У тебя тут нет воды.
– Я тоже хочу, и давно. Страсть иссушила меня. Но я не хочу оставлять тебя. Я позвоню... Хотя нет. Перебужу там всех. Сейчас принесу.
Конда натянул штаны и пошёл к двери, завязывая поясок. Аяна приподнялась на локте и следила, как он исчезает в темноте, откинулась, раскидывая руки на простыне, потом вздохнула и села на кровати, свесив ноги на ковер. Надо подумать, как она будет уходить с утра. Скоро, наверное, рассвет...
Небо за распахнутыми створками балконных дверей было пока таким же тёмным, но ей показалось, что звёзды будто слегка поблекли. Она шагнула в комнату, взяла пару виноградин с подноса, запивая их вином, и подошла к другому окну, выходившему в парк. Фонари вдоль дорожек были тёмными, лишь два светились жёлтым неярким светом, похожие на глаза Ишке, когда он открывал их, лёжа на покрывале её кровати, и смотрел на светильник.
Аяна поставила стакан обратно на столик. Бинот поставлял вино крейту Алте. Алта пьёт вино, следовательно, он существует. Олицетворение не может пить вино... Интересно, какой он, этот крейт? Гелиэр сказала, он страшный, но страшным тут называли и её Конду, а красивее его не было мужчины.
Грелка в её постели! Она фыркнула, поморщившись. Да, он был прав, она часто говорила и думала о нём, о том, что было внешне, но когда она наконец нашла его в Ордалле, это было неважно. Она видела его, но она видела глубже. И всё же, какой он, этот страшный крейт, ценитель хорошего вина?
Жёлтая полоска света мелькнула и исчезла. Половица скрипнула в первой комнате, и Аяна поспешила к двери, стараясь не задеть ничего в темноте.
– Конда, дай...
Полоска мелькнула снова.
– Ты что тут делаешь, Арчелл? – раздался голос Конды из темноты, и она резко остановилась.
– К... кир... – прозвучал растерянный голос. – Это одежда... У вас тут... Гостья?
Чёрт! Чёрт! Гамте! Синее платье! Она не подобрала его! Арчелл вошёл без стука, услышал её голос, да ещё и на платье наткнулся!
– Это моё, – сказал спокойно Конда. – Отдай. Балуюсь, бывает, знаешь. И туфли тоже. Я странный. Что ты хотел? Почему опять без стука?
– Про... прости, кир! – воскликнул Арчелл. – У нас беда! Капойо пропала! В комнате нет! Она сказала, предупредить её, как роды начнутся, и я пришёл, но не нашёл её...
– Кто ещё знает?
– Никто! Я снаружи заглянул... Кровать не расправлена даже. Кир Конда, а это...
– Это моё. Ступай. Поседлай Кестана и серую и ложись спать. Заберёшь там с утра. Я сказал.
– А... Но...
Наступила тишина, потом золотистая полоска света скользнула по ковру и исчезла, истончившись.
– Держи, – сказал Конда, подходя к ней в темноте и протягивая стакан. – М-м, ты хлебнула вина? Опять без меня? Не боишься последствий?
– Конда, погоди с поцелуями! Что делать-то? Арчелл...
– Выпей воды и одевайся. Провожу тебя.
