Я снова соскользнула с подлокотника на колени к Михайлову, стараясь утешить его и поддержать; он обнял меня и тихо продолжал:
— А потом я узнаю, что жена беременна... явилась с повинной, представляешь. Говорит: прости, мол, я просто пыталась выжить. "Не могу без неё... без дочери... переспала с местным — от него и понесла. Люблю тебя, но идею иметь ребёнка люблю больше; ты меня на этом свете не удержишь, а ребёнок — удержит". И ушла, представляешь? Ушла к тому, с кем трахнулась за моей спиной, пока выжить пытался я... оставшийся не просто без ребёнка — без близкого существа, с которым мы из-за биологической особенности, из-за мутации в твоих генах были двумя сообщающимися сосудами.
— И всё-таки, несмотря на пережитое, вы друг без друга не можете. Никогда не могли, — заметила я, поправляя его пряди: длинные и густые волосы, почти не тронутые сединой, отросли до середины шеи и молодили его недружелюбное пожилое лицо, как и тёмная борода. — Раз после всего произошедшего вы до сих пор любовники... К тому же... представляю, как ты разочарован: думаю, более всего тебе жалко даже не развалившейся семьи, а собственных разрушенных представлений о нашем мире. Жалко себя — молодого парня, очарованного миром людей... влюблённого в свою работу, приготовившегося погрузиться в неё с головой и наслаждаться ею. А пришли только страдания, страдания, бесконечные страдания.
— Ух ты! — Михайлов слегка отстранился, с удивлением посмотрел на меня. — Ты слишком молода, чтобы это понять. Не всё ещё изучено; так, может быть, пусть ты мне больше и не донор — но по-прежнему способна меня чувствовать? Из этого можно что-нибудь придумать.
— Что же?
— Что-то, что поможет гарантировать твою безопасность. Я подумаю, можно ли тебя натренировать.
— Натренировать на что?
Михайлов не ответил; в задумчивости покусывал дужку очков.
— А подобные случаи уже бывали? Ну, с доской... уиджи? Чтобы выдернуть ребёнка из тела? Ты знаешь это заклинание?
— Знаю лишь, что прототип доски, ставшей в позапрошлом веке популярной у людей и называемой вами "уиджи", — творение древних Исследователей. В мире людей она подобна гранате без чеки в руках у обезьян. Сколько их — старых подлинников, застрявших у вас по стечению обстоятельств? К чему ещё они могут привести?
— Ты сказал, что законы в мире Исследователей стабильны. Давно ли ввели закон о пожертвовании детей для сбора энергии? Чтобы не дать угаснуть вашему виду? Или у вас там пытаются с помощью таких вот генетических мутантов изобрести лекарство, которое не позволило бы быстро истощаться энергетически? Слишком страшный и жестокий закон — ты не согласен? А ещё говоришь, что это люди жестоки! Да своей жестокостью вы похожи на нас — радуйся: нашлась-таки общность!
— Наше поколение истощается медленнее, чем следующее за нами, Сильвия. Наши отцы истощались медленнее, чем мы; а деды и прадеды — ещё медленнее. Сейчас заболевать начинают совсем молодые; многие уже рождаются больными, с детства еле таскают ноги или лежат; зато вовсе не многие появляются на свет с донорской мутацией. Доноров, способных поддержать старшее поколение, на всех не хватит, они начинают гибнуть, убитые по неосторожности... Тенденция очевидна: каждое следующее поколение энергетически слабее предыдущего. И наши лидеры стали думать, как бы спасти наш вид, обеспечить Исследователям выживание. Их можно понять. Закон ввели относительно недавно — на моей памяти; я ещё был молодым, недавно женился.
Михайлов вдруг схватил меня в объятия, стиснул и, прижимая к груди, забормотал:
— Ты моя... это всё моё. Неужели у меня отнимут последнее, единственное? Пусть сучка Лорна жертвует свою дочь. А тебя никто не тронет. Никому не отдам!
Глава 9. Лорна — самая любящая мать на свете
"Thought it was done, but I
Guess it's never really over".
(Katy Perry, "Never Really Over", 2019)*
— Ну и как же мне уберечься? — спросила я накануне вечером; Михайлов не терпящим возражений тоном велел:
— Будешь постоянно под моим наблюдением. И никаких общежитий — все твои манатки, куркули и чемоданишко перевезём ко мне, поняла?
Я вздохнула. Конечно, я всегда тосковала по нормальному отцу — не по сбрендившему наркоману, каким стал мой даже прежде, чем я толком успела его узнать и запомнить... К Михайлову я тянулась всем сердцем; но мне хотелось самостоятельности — да и, наконец, посмотреть, как станут развиваться наши отношения с Евгением. Постоянно под надзором? А как же, извините меня, секс?
Но сказать об этом Михайлову я, конечно, не посмела, — поэтому лишь покорно вздохнула. Может быть, обстоятельства ещё изменятся к лучшему, и старик передумает держать меня на коротком поводке для моей безопасности.
Тем же вечером я осталась ночевать у Владимира Васильевича, скупо отписав Евгению в ответ на его настойчивые звонки, что на несколько дней переместилась к друзьям. Дело шло к тому, что мне всё-таки придётся рассказать Михайлову о своём таинственном помощнике... но пока я решила подождать — хотя бы до завтра.
Наутро я встретила Михайлова в кухне-гостиной в каком-то странном состоянии: встрёпанного и прихрамывающего. Испуганно спросила:
— Владимир Васильевич... папа... ночью на тебя кто-то напал?
— Не волнуйся, — глуховато ответил Михайлов и махнул рукой. — Я с ней справился. Сегодня вряд ли поднимется.
— Твоя бывшая жена... эта Лорна... приходила? — я чуть не подавилась. — Эта хищница никак не желает оставить меня в покое? Даже после того, что ты ей вчера устроил?
Михайлов не ответил; отвернулся и закашлялся. Мы сели завтракать; он скупо бросил:
— У меня делегация механиков из Аризоны в три. Поедем вместе. И пожалуйста — постарайся не заводить никаких новых знакомств. Ты, я погляжу, дура: готова переться туда, куда тебя пригласят, и исполнять всё, что прикажут.
Я хотела возразить, но прикусила язык, вспомнив, как переспала с Евгением через пару часов после знакомства, а затем и суток не прошло, как я села в машину к Лорне. Наверное, я всё-таки дура, — и опасения Михайлова обоснованы. Но мне не улыбалось бегать всю жизнь от какой-то голливудской истории, которая воспринималась до сих пор как что-то чуждое; мистический триллер, совершенно не имеющий ко мне никакого отношения.
Дверь тихонько скрипнула; я испуганно подняла голову от тарелки, — раз на меня открылась такая охота, я теперь чутко реагировала на каждый звук. В кухню, бесшумно ступая, вошла "куколка" и, практически не глядя на нас с Михайловым, подчёркнуто стараясь держаться подальше, подошла к плите сварить себе кофе.
— Выползла-таки, — неприветливо покосился Михайлов на бывшую.
— Чёртов извращенец, — пробормотала женщина. — Больной на голову старый псих. Сегодня себя превзошёл. Думала, умру под пытками.
Я сочувственно выдвинула ей стул; Михайлов раздражённым движением подцепил стул ногой и, сердито посмотрев на меня, с грохотом водрузил его на место. Но Лорна и сама насмешливо отказалась:
— Спасибо. Я постою.
— Ты запретил ей сидеть в твоём присутствии? — в изумлении уставилась я на Михайлова.
— Не запретил... а сделал так, что она сесть не может.
Пожилая женщина со смешком проковыляла к холодильнику. Я заметила свежие синяки на её тоненьких, как у балерины, ногах и руках; у Михайлова были исполосованы лицо и шея, что я не сразу заметила под густыми распущенными прядями.
— И как ты с такими царапинами на работе появишься? — рискнула спросить я.
— Скажу, что кошка, — хмуро ответил отец.
— Не пожалел... — заметила Лорна, внимательно глядя на кофе.
— А с какой стати мне жалеть это тело? Оно теперь не моё. Зачем ты опять сказала ту фразу, Лорна? Это ведь кощунство.
— Я сказала, как чувствую, — пробормотала женщина, морщась. — Дай воды. Блять, у тебя вода-то есть комнатной температуры? Ты таблетки же запиваешь чем-то, придурок?
