Не понимает, что не оставила времени? И чем чревата такая спешка?! А если Юго промахнется?
Если нечаянно не ранит, а убьет?
– Ты же лучший. – Наниматель облизал губы. – Так мне сказали. Справишься.
Интуиция – это способность головы чуять попой.
Жизненная реальность
Пятый день пути.
Долэг решила стать моряком, выйти замуж за Гавина, добраться до Ашшара и еще дальше, быть может, до самых Туманных островов, за которыми – все знают – ничего нет, кроме моря.
Но все потом, когда Тисса совсем выздоровеет. Со стороны Тиссы крайне непорядочно заболевать как раз тогда, когда предстоит свадебное путешествие. И свадьбу устраивать без сестры!
Долэг подобным образом никогда не поступит.
Но она уже простила Тиссу, потому что понимает – той самой неохота в каюте сидеть, когда вокруг море и вообще все иначе! И поэтому надо вставать! Ходить! Делом заняться, правда, каким именно, Долэг не уточняла. Она знала о предстоящей разлуке, но нисколько не печалилась, видя во всем удивительнейшее приключение. Да и о чем волноваться, когда на корабле люди Урфина, а в порту будут ждать рыцари Деграса, и нет защиты более надежной.
Конечно, плохо, что Тиссе нельзя со всеми…
Тиссы вообще как будто бы и нет.
Игра в прятки. А от кого она прячется?
От злых людей, которые Тиссу хотели убить и думают, что убили. Долэг никому не расскажет, она поклялась молчать. Наверное, Урфин поверил клятве, если позволил увидеться…
А краснота почти прошла, и на голове появился мягкий пушок, который Тисса то и дело трогала, пытаясь смириться, что длинных волос у нее больше не будет.
Зато мыть не надо.
Расчесывать.
Заплетать.
И вообще, если купить парик…
Но стоило про парик заикнуться, как Урфин помрачнел и потребовал выбросить глупости из головы. Только какие это глупости, если Тисса выглядит ужасно?
Нет, она всецело осознает, что так было надо, и ее почти не мучает совесть за ту, другую, женщину, которую казнили. И наверное, Тисса растеряла остатки порядочности, если ее не пугает признание, сделанное мужем. Более того, почему-то признание это вызвало не ужас, как должно бы, а почти восхищение. Ей бы заставить Урфина поклясться, что он никогда не сделает ничего подобного – нельзя же убивать невинных людей ради виновной, а она промолчала…
Впрочем, Тисса подозревала, что даже если клятва будет дана, то исполнять ее Урфин не станет.
Он такой, какой есть.
Чудесный.
И немного бестолковый.
Только мужчина способен забрать в дорогу украшения, меха и даже замечательного тряпичного барашка, но позабыть о нижнем белье. А из платьев захватил, похоже, те, которые под руку подвернулись. И конечно, подвернулись совершенно очаровательные наряды из шелка, ситца и тончайшей шерсти, которые никак не годились для путешествия.
Нет, в каюте было тепло и даже жарко – огонь разводили в квадратной каменной печи, от которой по стенам расползались медные трубки с водой. Но ведь придется сходить на берег…
Тисса старалась не думать об этом, как и о том, что ждет ее на берегу.
И вообще ждет.
Кто она теперь?
Тисса Дохерти умерла и… и кто тогда жив?
Как ее имя? И как ей дальше быть? Прятаться? Урфин рассказывал про Ласточкино гнездо, которое в представлении Тиссы вовсе не было замком, скорее той самой драконьей пещерой, откуда нет выхода. И до конца дней Тиссе предстоит сидеть взаперти?
Бояться, что однажды появится кто-то, кто узнает ее? И обман вскроется?
Урфин пострадает.
И когда Тисса все-таки высказалась, осторожно – ей очень не хотелось показать себя неблагодарной, но и молчать, не зная, что ждет дальше, она не могла, – Урфин ответил:
– Ребенок, в твоей голове слишком много мрачных мыслей. Ее пора хорошенько проветрить.
И выяснилось, что платья ей не нужны: до Ласточкиного гнезда Тисса будет носить мужскую одежду, потому как если и будут искать – на этом месте сердце оборвалось, неужели все еще не закончилось? – то мужчину и женщину.
– Уверен, из тебя выйдет очаровательный оруженосец, – сказал Урфин, с трудом сдерживая смех.
Ей нравилось, когда он смеялся. Тисса сама начинала улыбаться, забывая о том, что леди не улыбаются без повода… впрочем, ей давно следовало выбросить все эти глупости из головы.
Леди скорее умрет, чем примерит мужскую одежду. А Тиссе даже понравилось. Удобней, чем в юбке. Только шерстяные чулки неприятно колются. И короткие штаны как-то очень уж ноги облегают…
Но под шубой и незаметно…
На голову опускается пуховой платок, а на платок – высокая шапка.
– Там холодно, – поясняет Урфин. – А ты еще очень слаба.
И ребенок. Она помнит, потому что теперь иначе, чем на ребенка, на Тиссу не смотрят. Возможно, это правильно, но все равно обидно. Немного.
Но стоило взглянуть в зеркало, как обида проходила: Тисса и вправду на женщину не похожа.
Снаружи было ветрено и снежно. Сизо-черное, какое-то одичавшее море норовило опрокинуть корабль. Стонало дерево. Натянутые снасти гудели. И белые паруса, поймавши ветер, трещали от натуги.
Держались.
– Не бойся. – Урфин обнял, хотя Тисса и не подумала падать. – Тебя не мутит?
– Нет.
Ей хорошо. Свободно. Пожалуй, впервые за все время Тисса вновь ощущает себя свободной. Она способна дышать и дышит, глотая обжигающе холодный воздух, ловит губами снежинки и плачет, но от счастья. Море не причинит ей вреда.
Оно позволит кораблю пройти. И берег встретит бескрайностью суши.
Дальше? Какая разница, что будет дальше, если здесь и сейчас она счастлива. Почти.
– Ты вернешь себе свое имя. – Голос Урфина тонул в грохоте волн. – Нет такого дела, которое нельзя пересмотреть. И нет такого закона, который нельзя изменить.
Но как это сделать?
Урфин знает. И если спросить, расскажет, сколь бы ни отвратительна была правда. Однако желает ли Тисса знать? Дедушка говорил, что нельзя работать на бойне и сохранить руки в чистоте. И Тиссе кажется, что эта его поговорка подходит.
– Иногда войны не избежать. – Урфин если не читает ее мысли, то весьма к тому близок.
– Но ты будешь осторожен?
– Конечно.
Настолько, насколько получится. И ведь оба это понимают. Отговаривать? Умолять? И возможно, он поддастся на уговоры, но… это неправильно.
– Ты ведь будешь меня ждать?
Урфин знает ответ, но ему надо услышать. И Тисса сжимает пальцы:
