жизнь в моих руках. Должна ли я уйти?»
«Тебе нет спасения, Дитя. Отныне ты будешь со мной».
«Это несправедливо. Я подарила жизнь стольким людям, а себе не могу».
«Ты выполнила свой долг. Предоставь Лорену выполнить свой, ибо он даст жизнь новым спасителям».
«И я хочу давать жизни. Не своей силой, а так, как женщина дарит жизнь своему ребёнку».
«Ты наделена силой Кунабулы. Ты породишь ребёнка с темной силою. Который станет лишним препятствием ребёнку твоего брата».
«Я никогда не стану препятствием для своего брата».
«Разве Эрешкигаль не поставила тебя против него?»
«Эрешкигаль нет более».
«Ты уходишь, Дитя. Смирись».
«Уйду я, и на плечи Лорена падёт неподъёмное бремя. Я — страж Архею, а он — мой защитник».
«Своим возвращением ты лишь усугубишь будущую войну».
«Позволь мне бороться за собственную жизнь».
«Поздно, Дитя. Я не могу позволить тебе вернуться. Ты спасла Архей, но ты остаёшься врагом всем, кого спасла. Ты дочь Нергала, а брат твой — сын Шамаша».
«Я дочь Равены Фронкс и Иллеана Рина. Брат мой — сын этих же людей. У Шамаша и Нергала тоже одна мать».
«И они воевали ожесточеннее между собою, нежели чужие друг другу люди».
«Мы с Лореном начали воевать лишь после того, как ты позвала нас. Признайся, Аштариат, ты более не в силах защищать Архей. Так предоставь это нам, потомкам Солнца».
«Ты не сможешь вернуться без помощи брата. А силы его на исходе. За те часы, что тебе осталось, он не сможет спасти тебя».
«Если он не сможет спасти меня, такова судьба. Полагаю, ты на стороне этой вероятности. А я буду верить до последнего. Неужто моё Солнце сядет?..»
Гаральд медленно открыл глаза. Вокруг царило серое безмолвие холодного рассвета. Снаружи доносились лишь слабые звуки ветра, убаюкивавшего усталых и измученных людей. В углу дремали Хельс и Плио. Более он никого не видел.
Ночью он долго и ожесточённо боролся с сонливостью. Но многодневная усталость взяла верх, он на мгновение закрыл глаза, а открыл их лишь сейчас. Его голова покоилась на кровати возлюбленной. В руке своей он держал ее мёртвую ледяную руку. Он желал запомнить ее живой, пусть измождённой и тяжело больной, но овеянной сиянием благословенной надежды. Стоило ему повернуть голову к ней, посмотреть на неё, и эта сияющая иллюзия рассыплется в прах и всю оставшуюся жизнь этим прахом будет устилаться его путь.
Не шли ни слезы, ни рыдания. Их место заняла огромная зияющая пустота без надежды затянуться.
Он окунул лицо в ее чуть согнутые пальцы и ладонь и всей душой пожелал лишь одного — умереть в это же мёртвое утро. Он зажмурился.
После, подняв голову и закрыв рот рукой, с усилием повернул голову влево, в ее сторону, и затрясся.
Акме Рин неподвижным отрешённым взором глядела мимо него, в неведомые дали открывшегося ей нового мира. Ее застывшие веки были полуспущены и не до конца скрывали потускневшие черные глаза. Он должен был поднести к ее лицу руку и навек закрыть эти любимые глаза, но не мог пошевелиться. Ему казалось, если он сделает это, то будет считать себя ее убийцей.
Рядом с кроватью на стуле дремал Лорен, и Гаральд боялся разбудить его малейшим шорохом. Пробуждение принесёт ему страшную весть.
Перед глазами все начало темнеть и расплываться. Горе неслось к нему возрастающей волной. Необратимо, неотступно, навсегда.
Вдруг глаза Акме перестали глядеть в страшные дали и обратились к нему, ясно и осмысленно.
Гаральд зажмурился. Ему подумалось, что он сходит с ума.
— Я боялась шелохнуться. Не хотела будить никого. Вы такие бледные.
Гаральд не мог ни слова вымолвить. Выговорив эти странные слова, Акме, которую все считали безнадёжно утерянной, даже мёртвой, вдруг медленно подняла руку, которую он держал всю ночь, и потёрла кисть другой рукой. Сжала и вновь разжала пальцы.
— До чего у вас тяжёлая голова, герцог, — слабо промолвила она. — Я не чувствую собственных пальцев.
Сон Лорена был чуток. Шорохи и слабый голос разбудили его. Он открыл глаза и, увидев Акме, хорошенько протёр их кулаками. После он тщательно проморгался, убедился, что проснулся окончательно и с открытым ртом уставился на сестру.
— Акме! — выдохнул он и упал на колени рядом с её кроватью.
Лицом уткнувшись в ее одеяло, он зарыдал громко и надрывно, будто ребёнок.
— Полюбуйся, Аштариат! — со слабой улыбкой проговорила девушка, гладя брата по голове. — Они меня уже похоронили.
Крик Лорена разбудил остальных, и они наполнили шатёр сиплыми радостными восклицаниями.
На нетвёрдых ногах герцог Атийский поднялся. Он сделал несколько шагов назад, развернулся и выскочил из шатра, будто ошпаренный. Перед шатром выстроилась целая толпа воинов, наслышанная о том, что девушка, мучившая столь долго, этой ночью должна была обрести покой. Но Гаральд не видел их, не слышал, как его окликнул капитан Гайре, капитан Огилий Веррес и Эвандер Лаций. Он бежал мимо толпы, отталкивая людей, не разбирая дороги, бежал быстрее ветра, позабыв об усталости от долгого отсутствия сна.
— Ваша Светлость!
— Ваша Светлость!
— Ваша Светлость! — слышалось со всех сторон.
Когда Гаральд добрался до своего шатра, он влетел внутрь и застыл, будто налетел на стену.
Он трясся, сгорбившись, сжав голову руками. По обыкновению красивый и горделивый взгляд огромных изумрудных глаз нынче, наполненный слезами, безумно бегал из стороны в сторону. Он представлял собою весьма страшное зрелище.
— Ваша Светлость!.. — выдохнул один из слуг, с которым герцог был наиболее мягок и доверчив.
— Очнулась! — воскликнул Гаральд, тяжело дыша. — Жива и будет жить!
И с плачем рухнул на колени.
Акме была по-прежнему слаба, медленно приходила в себя, но однажды Лорен с восторгом объявил, что ее жизни более ничто не угрожает. Целительница улыбалась, но бледно и с оттенком печали, будто пока она висела на краю гибели, ей приоткрылась истина жизни и смерти. Ее что-то тревожило, и Лорен, сразу это заметивший, все никак не мог добиться от нее признания.
Через три дня она уже могла подниматься с постели и делать несколько шагов по шатру, но на большее пока не была способна.
А на пятый день после счастливого избавления в лагерь на всех порах влетела Реция вместе с Августой, Руфином Кивиланом, Элаем Андриганом, капитаном Цере, Катайром и даже Ягером.
Они были уверены, что Акме уж умерла и была похоронена, но лишь Августа, которой прямо не говорили о своих опасениях, светилась счастьем.
Тем временем у постели Акме сидели Лорен, Арнил, зашедшей
